Павел Корнев - Ренегат [с илл.]

— Он преподает ей в частном порядке. Проводит с ней много времени. Я хочу быть на его месте! Я должен занять его место!

Ох уж эта невозможность мыслить ни о чем, кроме предмета обожания! Нужно было срочно уводить разговор в сторону, иначе душевные терзания грозили разрушить транс.

— Ральф преподает кому-то еще? — спросил я.

— Да.

— Кому?

— Не знаю. Он сам отбирает учеников. Одаренности мало, нужны деньги. Ходили такие слухи. Просто слухи. Я следил за Лорелей, иначе ничего бы не узнал…

— И чему такому может научить простой бакалавр?

— Не знаю.

— Ты пытался причинить вред Ральфу?

— Нет. Думал об этом, но он сильнее меня. Я должен занять его место как-то иначе!

— Ральф с кем-нибудь ссорился в последнее время?

— Не знаю…

Я продолжил задавать вопросы, но чем дальше, тем короче и невнятней отвечал Уве. Его сознание затягивала воронка транса; требовалось либо окончательно усыпить паренька, либо пробудить. Дальнейшие расспросы попросту не имели никакого смысла, да еще, ко всему прочему, явственно дрогнули на запястье четки.

Размышляя, как поступить со школяром, я начал перебирать пальцами янтарные зерна, отыскал бусину, чуть более теплую, чем остальные, и удовлетворенно хмыкнул. Спешить не было нужды, но и терять время впустую не стоило.

Усыпить или отпустить?

Ангелы небесные! Существовал и третий путь! Эфирное тело школяра было сейчас словно открытая книга, я мог бы поработать над ним, вписать некие императивы и в будущем управлять юнцом так, чтобы он об этом даже не подозревал. Или внедрить призрачную нить и в нужный момент перехватить контроль над телом. Я мог — да, но поступать так не стал.

Это было неэтично и просто мерзко. А еще явственно попахивало запретной волшбой. Иногда я совершенно сознательно прогуливался по краю, но сейчас в чрезвычайных мерах не было никакой нужды. Оправдать их могло разве что навязчивое желание ощутить себя повелителем чужой жизни и смерти…

Святые небеса! Да стоит ли об этом даже рассуждать? Я быстро отступил и резким щелчком пальцев вернул паренька в сознание. Школяр вздрогнул и принялся ошалело озираться по сторонам.

— Что случилось? Где все? Я… Магистр? Я ничего не помню!

— Держи! — вложил я в ладонь школяра грош и, ощутив вдруг иррациональный приступ жалости, посоветовал: — Теперь расскажешь всем, что я тебе заплатил.

Уве в недоумении уставился на серебряную монету, а когда я направился к выходу, крикнул:

— За что, магистр? За что вы мне заплатили?

— Чтобы напортачил с заклинанием. Не беспокойся, скоро сам обо всем узнаешь!

Я снял с вешалки плащ и шляпу и вышел за дверь. А там меня и в самом деле ждали.

— Приветствую, сеньор обер-фейерверкер! — прозвучало из темного угла, стоило только переступить через порог.

Сеньор обер-фейерверкер?

Я обернулся и смерил мрачным взглядом мужчину лет тридцати в неброской дорожной одежде и распахнутом темно-синем плаще. Оружейный ремень оттягивали длинная шпага и дага. Гость не отличался высоким ростом, был широк в кости и весьма упитан. Зачесанные назад волосы открывали лоб и свободно ниспадали на плечи, и это придавало спокойному мягкому лицу еще большую округлость. Пухлые щеки, крупный нос, мясистые губы; с образом добропорядочного бюргера не сочетались лишь шальные глаза.

— Прикуси язык, Ланзо! — шикнул я, не желая, чтобы кто-то из школяров услышал столь неподобающее обращение к лектору. — Кто тебя сюда пустил?

Ланзо отлип от стены, подошел и с усмешкой ответил:

— А кто бы мог меня не пустить? Сторож на воротах? Даже не смешно!

Почтения в голосе собеседника не было ни на грош, но мое звание командира орудийной батареи Сизых псов он больше вслух не поминал, и я предпочел не заметить ядовитого сарказма.

Ланзо Хофф, также известный как Угорь, отличался невыносимым характером, но голова у него варила как надо, за это и ценился. Быть бы ему большим человеком в цехе каменщиков, но некстати случились беременность подружки и пара колотых ран в ее старшем брате, вот и пришлось семнадцатилетнему Ланзо срываться в бега, навсегда оставив уют родительского очага. О своих скитаниях он предпочитал не распространяться, но от хорошей жизни в ландскнехты не вербуются.

Когда мы встретились, Ланзо уже успел дослужиться до капрала Сизых псов и все же полагал себя не на своем месте. Перекупить его не составило никакого труда.

— Идем! — позвал я подручного, зашагал по коридору и не удержался от замечания: — На воротах стоит не сторож, а педель.

— Да без разницы! — отмахнулся Ланзо и причмокнул губами. — Ах, какие тут цыпочки! Высший сорт!

Я никак на это замечание не отреагировал. Угорь мог сколько угодно строить из себя дамского угодника, но его истинной и единственной страстью было золото. Грех стяжательства не оставлял места иным порокам, и это было… хорошо.

Во дворе толпились освободившиеся после занятий школяры, мы пересекли его молча. Вышли за ворота, и мой подручный указал на одну из спускавшихся с холма улочек:

— Нам туда.

Городок уже окутали сумерки, поэтому Угорь не заметил выскользнувшей из-за угла тени, а я говорить о ней спутнику не стал. В этом не было ровным счетом никакой нужды: за нами приглядывал Хорхе.

Мы зашагали под горку, и я начал вводить Ланзо в курс дела, а тот задумчиво хмурился и озадаченно тер мясистый нос.

— Этот епископ — большая шишка? Придется постараться, да?

Я сообразил, к чему ведет подручный, и с ходу пресек его поползновения:

— Расценки стандартные! Если будет премия, не обижу, но можем вытянуть и пустышку. Это ясно?

Угорь тяжело вздохнул:

— С чего начнем?

— Обыщем комнату Ральфа. Далеко еще?

— Пришли.

Ланзо первым прошелся по переброшенному через помойную канаву мостку и толкнул дверь питейного заведения с незамысловатой вывеской в форме пивной кружки. Я последовал за ним и сразу уловил дрожание четок. И в самом деле — пришли.

Внутри оказалось людно и при этом на удивление спокойно и тихо. По какой-то непонятной причине школяров в кабаке не было, публика подобралась сплошь степенная, обрюзгшая и морщинистая. Если здесь и случится пьяный дебош, то много позже, когда от выпитого развяжутся языки и зачешутся кулаки.

— Хозяин, две кружки светлого! — прямо с порога гаркнул Ланзо и направился в дальний угол зала, где за столом в небольшой нише под лестницей расположилась карикатурного вида парочка: плечистый мордоворот и некто худощавый, прятавший рябое лицо под обвислыми полями шляпы. Ганс по прозвищу Типун и фрейлейн Герда, настоящего имени которой не знал никто из нас. Не знала, думаю, его и она сама.

Ганс со своим низким лбом, маленькими глазками и широким скуластым лицом производил впечатление недалекого малого, но на деле отличался изрядной наблюдательностью и для своего кряжистого сложения был противоестественно шустер. А еще он немало поднаторел в искусстве убийства себе подобных. Стригся Ганс неизменно под горшок, но если и походил из-за этого на монаха, то исключительно на одного из тех расстриг, что проповедуют на лесных дорогах о вреде мирских богатств запоздалым путникам.