Павел Корнев - Ренегат [с илл.]

Официал братства взглянул на меня как-то по-новому.

— Опасное знание, — сухо произнес он.

Я рассмеялся:

— Всецело солидарен с вами и с пониманием отнесусь к желанию уведомить об этом интересе Вселенскую комиссию.

Сеньор кивнул и потер мочку уха.

— Что ж, это все чрезвычайно интересно, магистр. Но мне понадобится что-то кроме голословных утверждений. В конце концов, надо определиться с языком…

Я протянул листок с выписанными отцом Олафом строчками; официал братства внимательнейшим образом изучил его, затем спросил:

— Присутствуют слова на староимперском?

— Вкраплениями.

— Текст дополнен ими позднее?

— Полагаю, он был таким изначально.

Мой гость задумчиво кивнул и спросил:

— Могу я оставить это себе?

— Разумеется.

Сеньор сложил листок и с показной небрежностью сунул его за обшлаг камзола. Меня этот жест нисколько не обманул; не знаю, что именно привлекло внимание официала, но наживку он заглотил вместе с крючком.

— Вы же понимаете, что подобную сделку невозможно оформить юридически? — спросил напоследок официал.

— Поверю вам на слово. Нам ведь нет смысла обманывать друг друга? — беспечно улыбнулся я и, поскольку из деканата уведомили, что свободного времени в расписании для моих лекций не предвидится до кануна праздника вхождения пророка в Ренмель, предупредил: — Пробуду здесь до конца седмицы. Дальше ищите меня в Мархофе.

— До вас доведут решение в ближайшее время, — пообещал официал и отправился восвояси.

Не стал задерживаться в квартире и я. Взял шляпу и дошел до городской площади. В преддверии праздников там устанавливали торговые палатки, плотники сколачивали сцену, красовались перед зеваками жонглеры бродячего цирка.

Небо за ночь прояснилось, от мерзкой мороси не осталось и следа, заметно потеплело. Чахнуть над пыльными томами в библиотеке не хотелось, поэтому я накупил на рынке иссиня-черных слив, золотистых груш и краснобоких яблок, затем выбрал в лавке бутылку десертного ларгосского вина и вернулся домой. На крыше была обустроена небольшая терраса, там я и разместился. Грелся под неласковым осенним солнышком, пил вино, ел фрукты. Наслаждался жизнью и никуда не спешил.

На встречу с епископом отправился уже далеко за полдень, предварительно плотно отобедав, и не прогадал: пусть его преосвященство и был чрезвычайно заинтересован в успехе моей миссии, но без двухчасового ожидания в приемной все равно не обошлось.

После затянувшейся встречи идти в библиотеку оказалось слишком поздно, вместо этого я какое-то время глазел на цирковое представление, а стоило только опуститься на город сумеркам, вернулся на квартиру и лег спать.

Отец Маркус на следующее утро моему появлению в библиотеке нисколько не обрадовался, напротив, скривился, как от зубной боли. Явно не ожидал, что подвергнутые цензуре «Имена всех святых» способны представлять интерес для кого-то, кроме ценителей древних миниатюр.

Я с невозмутимым видом уселся за стол, выложил перед собой «оскопленный» том, рядом устроил канонический список всех святых. Дождался, когда смотритель наконец оставит меня наедине с книгами, и приступил к сверке перечней.

Все совершают ошибки. Даже у самых внимательных цензоров иной раз замыливается глаз, а зачастую человек просто не осознает всей важности поручения и выполняет работу спустя рукава. Шансов на успех было немного, но чего-чего, а свободного времени у меня сейчас хватало с избытком. Удача улыбнулась под вечер, когда в читальном зале остался лишь я.

На руку сыграл слепой случай. Точнее — случайное совпадение имен.

Тилл Дибьенский и Тилло Дибьенский.

Невнимательный или просто уставший цензор выскоблил не тот параграф. Убрал упоминание об истинном святом, оставив житие ученика лесного мага, который навел туман и утопил в болоте отряд догматиков. Сам мальчишка при этом зачерпнул слишком много силы и погиб, невольно сделавшись одним из князей запределья.

Глупость! Несусветная глупость и безответственность! Ох, влепить бы этому раззяве плетей!

Я открыл тетрадь и слово в слово переписал житие Тилло. А потом разложил перочинный нож и начисто выскоблил пергамент. Мне не хотелось брать грех на душу, оставляя в книге столь опасные знания, но и обращать на них внимание смотрителя было бы излишне опрометчиво.

Имя, данное при рождении, позволяло обратиться к заблудившейся в запределье душе и вызвать ее в наш мир. Не требовалось ни одаренности, ни особых познаний: вечно голодные твари были готовы наделить силой любого чернокнижника в обмен на сущую пустяковину — человеческое жертвоприношение. И надо ли говорить, что во все времена с избытком хватало лиходеев, готовых платить за собственное могущество чужими душами?

Следующим утром я сразу после рассвета отправился в библиотеку кафедрального собора и для очистки совести досмотрел злосчастные «Имена всех святых», но больше оплошностей цензор не допускал. Упоминаний иных князей запределья отыскать не получилось.

Тогда я просмотрел каталоги, обложился сочинениями по тайным искусствам и справочниками по схемам ритуалов призыва и погрузился в сложнейшие расчеты. Когда уходил домой, голова просто гудела.

Свои изыскания я продолжил и на следующий день. Перевел на чертежи кучу писчей бумаги, но особо в построении схемы не продвинулся. А ближе к полудню за мной пришли.

В библиотеку представителя братства святого Луки не пустили, ему пришлось дожидаться меня за воротами.

— Записи у вас, магистр? — спросил официал, воровато оглянувшись на караульных.

Я ничего не ответил, ожидая продолжения. Безымянный посланник братства закатил глаза и, понизив голос, произнес:

— Я устроил встречу со знающим человеком. Но понадобятся записи.

Опечатанный пакет с четырьмя потрепанными листами пергамента старший экзорцист епархии вручил еще накануне, и после недолгих колебаний я кивнул:

— Записи при мне.

— Так идемте! — оживился официал и, предупреждая расспросы, добавил: — Вас ждут в лавке. Или желаете встретиться на нейтральной территории?

Я желал, но столь явного недоверия братству выказывать не стал, забросил ремень саквояжа на плечо и с показной беспечностью улыбнулся:

— В лавке так в лавке.

— Тогда не будем терять время. Здесь недалеко, дойдем пешком.

И мы поспешили на встречу.

Продавец за прилавком нашему появлению ничуть не удивился, указал на скрытую занавесью дверь в нише и предупредил:

— Вас ожидают.

Так оно и оказалось. За столом в небольшой комнатке сидел пожилой монах лет шестидесяти на вид со сморщенным лицом и лысой головой.

— Записи! — Голос у него оказался хриплым и надтреснутым.