Павел Корнев - Ренегат [с илл.]

Тогда мы отпустили магистров-надзирающих, обсудили результаты, а точнее, их полное отсутствие, и начали собираться сами.

— Вы разве не посетите праздничный ужин? — удивился магистр, когда я надел плащ. — Вас приглашали!

На устраиваемый ректором ужин меня и в самом деле позвать не забыли, но я не собирался ловить на себе полные любопытства, сочувствия и осуждения взгляды преподавателей. Риперторп — и тот, несмотря на всю свою показную невозмутимость, не лучшим образом скрывал желание забраться мне в голову и отыскать там ответ на вопрос, что может подвигнуть здравомыслящего человека добровольно позволить заклеймить себя ангельской печатью.

Так что я тепло попрощался с коллегой, подхватил саквояж и вышел в коридор, где уже скучал Уве.

— Ничего, магистр, — оповестил он меня. — Шпаг с таким клеймом ни в одной из трех лавок не было. Говорят, слишком дорогая для них вещь. Не возьмутся даже под заказ вести.

— Никакой поиздержавшийся школяр не приносил на продажу?

— Нет.

— На сегодня свободен, — отпустил я слугу и спустился на крыльцо в надежде, что кучеру удалось подъехать к арке и не придется пробираться через толпу пьяных школяров.

Двор оказался пуст, с улицы же то и дело доносились взрывы хохота, крики и отголоски зажигательных мелодий. Праздник! Сегодня у людей праздник; веселятся и обыватели, и школяры, одному лишь мне тошно. Эх, ну что за жизнь?..

Педель уже закрыл ворота, а посетителей впускал и выпускал через калитку рядом с ними. Я справился насчет кареты, и мне посоветовали заглянуть на университетскую конюшню, пристроенную к главному корпусу. Туда и отправился, посильнее надвинув на лицо шляпу.

Школяры развлекались как могли: черпали кружками из огромных котлов глинтвейн, гудели в дудки, плясали и глазели на представление бродячих циркачей. Почти у всех лица закрывали полумаски: как дань традициям, сегодняшним вечером устраивался маскарад.

Предупреждающе дрогнули четки, и я не стал отмахиваться от приобнявшего меня верзилы в жутковатой маске чумного доктора, лишь процедил:

— Ты что творишь, Ланзо?

— Узнали? — расстроился Угорь. — Как?

— Комплекция выдала, — соврал я. — Отрастил пузо…

Ланзо фыркнул и протянул мне белую маску с плаксиво изогнутыми губами, тонкими линиями бровей и одинокой слезинкой на щеке.

— Ты, никак, шутишь? — возмутился я.

— У нас проблемы, сеньор обер-фейерверкер. Серьезные.

— Что такое? — насторожился я, выдернул маску из руки подручного и прикрыл ею лицо. — Говори уже!

— Герда разнюхала, что в тот вечер Хорхе встречался в «Вольном ветре» с тем сарцианином — помощником книжника и ушел оттуда вместе с ним.

— Да иди ты! — невольно вырвалось у меня.

— Она парня чуть на лоскуты не порезала, — поежился Ланзо. — Хвала небесам, Ганс успел вмешаться. Но если хотите расспросить Романа, надо поторопиться.

— Где они?

— В «Вольном ветре». Все местные сарциане на празднике, кабак сегодня закрыт.

— Ангелы небесные! — простонал я. — За что мне это?

— Поспешим!

— Да погоди ты! — отмахнулся я. — Погоди, дай подумать!

Через прорези в маске я ничего толком не видел, поэтому снял ее и расширил отверстия перочинным ножом. Ланзо возмущенно фыркнул и отпихнул едва не налетевшего на нас школяра, тот в отместку кинул под ноги шутиху. Я наступил на нее и растер по брусчатке подошвой. Еще не хватало плащ искрами прожечь!

— Магистр! — поторопил меня Угорь. — Надо идти!

— Хорошо, только закину в карету саквояж.

— Я могу понести…

— Нет! — отказался я и поспешил на конюшню.

Кучер известию о том, что в его услугах больше нет нужды, откровенно обрадовался. Я лишь попросил завезти саквояж на квартиру, да еще забрался в карету и достал из саквояжа пистоли. Сунул их за пояс, поплотнее запахнул плащ и вернулся к дожидавшемуся меня Угрю.

— Пошли! — позвал его, и мы отправились в путь через царившее в городе веселье.

Самое большое столпотворение оказалось в районе городской площади, где играла музыка и шло выступление циркачей. Уже смеркалось, и всюду горели масляные лампы, в темное небо взлетали огненные росчерки шутих, а высоко-высоко на протянутом меж крышами домов тросе покачивался канатоходец; шест пылал привязанными к обоим концам факелами. Все взирали на представление, затаив дыхание. Все, кроме орудовавших в толпе карманников да дорвавшихся до выпивки забулдыг.

Тут же расхаживали на ходулях выряженные чудищами акробаты, они исторгали длинные струи огня, и зеваки голосили от восторга. Пронзительно визжали скрипки, кто-то кружился в танце, кто-то отбивал ладошами ритм. Взлетали пышные юбки, стучали по брусчатке набойки сапог.

Состоятельная публика позаботилась о красочных карнавальных костюмах; беднота и школяры ограничивались масками вроде наших. То и дело навстречу из темноты вырывались морды мифических чудовищ, золоченые ангельские лики да румяные кукольные мордашки, и я порадовался идее Ланзо слиться с толпой. В сутолоке ничего не стоит получить удар ножом, а теперь никто не узнает меня, не выследит, не опознает, если вдруг придется пойти на крайние меры.

И все же на сердце было неспокойно. Наверное, именно расшалившиеся нервы и позволили уловить, как изменилось подрагивание четок, стало более смазанным, словно на биение частички эфирного тела Ланзо наложился некий посторонний ритм. И потому, когда Угорь шагнул в узкий проход меж домами, я за ним не пошел.

— Хватит с меня глухих закоулков! Идем по улице.

— Но так быстрее! Надо спешить! Герда совсем ополоумела!

В Герде, этой тихой и неприметной девице, и в самом деле иной раз просыпалась сарцианская кровь, но Хорхе легко обуздывал подругу. Хотелось верить, что получится это и у меня.

Я выругался и зашагал по улице.

— Ланзо, догоняй!

Угорь вернулся из проулка и, ругаясь на чем свет стоит, поспешил вслед за мной. Попадавшихся на пути бюргеров он расталкивал без всякого почтения, ладно хоть все были в изрядном подпитии и потому настроены благодушно. Драки не случилось.

Заточенный в янтарную бусину эфир начал пульсировать чисто и ровно, вторя биению сердца спешившего за мной живоглота, но ненадолго. Очень скоро подрагивание вновь смазалось. Мне это совсем не понравилось; противно засосало под ложечкой. Маска дарила иллюзию защищенности, но у анонимности была и обратная сторона. Никто не узнает меня, никто не выяснит, куда и с кем я ушел.

Постепенно веселье, зажигательные мелодии, хоровое пение и женский визг стихли, улица опустела, прохожие стали встречаться все реже и реже. Праздник остался позади. Сторож выстроенной на перекрестке каменной церквушки смерил нас пристальным взглядом, осенил себя святым символом и зазвенел ключами, запирая дверь.