Алексей Кудряшов - Боевая пирамида

До последнего момента никто так и не попытался связаться с вышестоящим руководством и вызвать подкрепление. Были зафиксированы лишь попытки общаться по внутренним эфирным и, скорее локальным, рациям, но и они были пресечены системой постановки помех. Лагерь был захвачен. Ни один из бойцов не пострадал, даже попаданий по силовым полям были считанные единицы, а уж о пробитиях даже не имело смысла говорить.

Началась зачистка лагеря от трупов охраны и установка стойки для генератора купола защиты. Один из квадромуллов нёс всё это оборудование и имел повышенную энергоустановку, мощности которой могло хватить дней на десять, но с перегрузками по энергонесущим каналам. Наконец, купол начал наливаться силой и захватывать всё больше пространства. Вот он опустился до земли и начал распространяться дальше, дошёл до первых бараков и поглотил их. На оперативный экран стали приходить данные о попавших под него объектах, и сержант отметил несколько целей на уничтожение. Гашертцы умудрились спрятаться под нарами и заставили пленных накрыть их телами. Пришлось применять парализующее поле на всех. Иначе испуганные охранники могли начать стрелять.

Команда на построение всех пленных была подана через громкоговорители, и старшие барака привычно продублировали. Стали поднимать как можно больше людей, но уже смирились, что поднять с гнилой соломы удастся не всех. Раньше специальные команды из охраны, уносили потом этих людей в крематории несмотря на то, что они были ещё живы. Вернее, они раздавали команды, чтобы их унесли. Именно поэтому люди из последних сил старались встать и, хоть ползком, но доползти и встать в строй для поверки. Так было и этот раз, только охрана совсем не появилась и старшие бараков в недоумении оглядывались по сторонам. Только им было дело до происходящего вокруг. Остальные просто стояли как можно плотнее, чтобы было не так холодно, и чтобы потратить, как можно меньше сил опираясь на стоящих рядом. Это запрещалось, но сил даже бояться уже не осталось, и охрана не часто лютовала по этому поводу. К тому же, сегодня было не так и холодно. Ветер, обычно пронизывающий тонкую ткань лагерной одежды, сегодня был совсем невесомым, даже было ощущение, что стало теплее, чем в бараке.

Человек в странной форме, совсем не похожей на форму гашертцев, подошёл к старшему барака номер четыре и подал какую-то пластину из непонятного лёгкого материала. Этот охранник говорил без акцента и потребовал, в срочном порядке, чтобы каждый приложил ладонь к этой пластине. Насторожило то, что требовалось в первую очередь обойти всех, кто остался лежать на деревянных нарах и смирился со своей участью. Они совсем обессилили и не могли больше встать. На немой вопрос, охранник ответил, что это индивидуальная перепись. Старший барака кивнул головой и побежал в барак. Ослушаться, означало лишиться жизни. Старших меньше заставляли работать и давали дополнительное питание. Желающих быть старшим было много и вакантным место не было никогда. Тем более, что и работа старшего ничем особым не отличалась от обычного пленного и относились к нему точно также. Эту работу никак не считали предательством. Всего лишь доводить до охраны личный состав и количество выбывших по смерти, собирать людей на поверки и следить чтобы не было драк. Люди просто шалели от постоянного нахождения в тесном пространстве с одними и теми же и сходили с ума. Лишь редкая работа вносила разнообразие, но и отнимала силы. С работы очень часто возвращались мертвыми. Их привозили на тележках. Никто не оставался за территорией. Офицер охраны говорил правду, отсюда можно было уйти, только через трубу крематория.

Старший барака выполнил поручение, стараясь не пропустить никого, но охранник всё-таки указал на пропущенных. Просто указал на них пальцем и даже не последовали угрозы обычные в таких случаях. Людей распустили и обещали покормить пораньше. Что-то происходило в лагере. Это было столь необычно, что в людях стало просыпаться любопытство. В бараках стали возникать разговоры и те, кто ещё мог себе позволить лишний раз вставать, собирались в середине барака на скамьях. Выходить из барака никто не посмел. Даже для того, чтобы сходить в туалет. Лишь после того, как старших бараков собрали и объяснили, как себя вести дальше, люди стали осторожно выглядывать наружу. Охраны действительно не было и им предоставили свободу перемещения. Лишь старшие предостерегали их от излишних вольностей, но покидать территорию своего барака никто не решился, хотя и видели открытые ворота в другие зоны лагеря. Там тоже ходили люди и даже подходили к ограде, которая раньше была под напряжением. Раньше это было строжайше запрещено, так как всегда находились желающие уйти из жизни под током ограды, а не терпеть издевательства плена. За это наказывали не только несостоявшегося самоубийцу, но и нескольких человек из барака, при любых раскладах. Умирал самоубийца или его просто отбрасывало.

Обед действительно был раньше обычного и похлёбка гуще, но хлеб всё такой же, больше похожий на глину. Пайка была больше, но ненамного. Все попытки схватить больше, пресекались старшими и находящимися в столовой охранниками. Тех, кто не слушался, расстреливали и уносили. Люди не знали, как себя вести. Власть в лагере сменилась, но порядки смягчились, видимо временно, пока не добавится охранников. Не стоило обольщаться освобождением, хотя старшие и говорили о том, что все их мытарства почти закончились. Толком объяснить они сами ничего не могли и лишь пожимали плечами. Во всяком случае их перестали расстреливать за провинности и больше не водили на полицейский суд. Оттуда, как правило, не возвращались.

Вечер прошел без поверки, но люди запомнили не это. На ужин была похлёбка с плавающим жиром в воде, а овощи были измельчены до неузнаваемости, но их было много. Хлеб был настоящий, только его было очень и очень мало, но он был НАСТОЯЩИЙ. Старший заставил отнести ужин лежачим и постоянно следил, чтобы его донесли и отдали. Тех, кто не слушался опять увели, но люди уже не боялись. Расстрелянные на обеде, пришли в свои бараки живыми и не побитыми. Оказывается, их усыпили и даже покормили, после того как они очнулись.

На утро, как это не удивительно, было не так и много умерших. Их вынесли из барака без всякой команды, и охрана самостоятельно перенесла их за крематорий печи которого продолжали чадить. Специальные команды, работающие там говорили, что трупы продолжают сжигать теми же темпами, но живых больше не приносят.

Основные ворота лагеря открывались несколько раз и в них въезжали машины и прямым ходом ехали к бараку, где была столовая. Ящики выгружались самими охранниками и никого туда не подпускали. Ходили слухи, что там выгружают продукты, только в это мало кто верил пока не увидели сами. Чтобы в столовую для пленных выгружали консервы и сгущённое молоко? Кто в такое поверит? Даже те, кто не умел читать на гашертском прекрасно понимали, что туда выгружают. А потом это стало появляться в еде. Помаленьку, но каждому. Драться из-за еды было чревато. Если тебя усыпляли, то потом кормили не так сытно, как можно было поесть без попыток отнять у слабых. А некоторых и вовсе не кормили, но это только когда была уверенность, что он переживёт такое наказание. В этом убедились сразу.