Ник Перумов - Череп на рукаве [litres]

Ребята задвигались быстрее. Многие со страхом косились на окровавленную ногу Кряка. Анальгетик уже подействовал – Раздвакряк не выл и не стонал от боли, только с каким-то странным удивлением рассматривал торчащий из ноги деревянный оперённый стержень.

– Не тащи его с собой, ефрейтор, – вахмистр наклонился над раненым. – Не смертельно. Всё, что мог, ты уже сделал. Пусть включит пищалку и ждёт медиков. Не переться же с носилками под стрелы!

Детская подначка. Знаем, как с этим управляться.

– Никак невозможно, господин штабс-вахмистр! – в свою очередь по-уставному гаркнул я. – Десант своих не бросает! Даже на время.

Клаус-Мария поморщился.

– Думаешь, я тебя проверяю, мальчик?.. Нет, не проверяю. Это приказ. Легкораненый десантник может сам о себе позаботиться, иначе это не десантник, а тряпка. Тряпки нам в «Танненберге» не нужны. Ну, долго ещё разговоры говорить станем? Или выполним приказ? Эвон, и так сколько на тебя лишних слов потратил. Всё потому, что я не только вахмистр, но ещё и доннерветтер… Старший мастер-наставник.

Я скосил глаза, встретил совершенно безумный взгляд Раздвакряка… и отдал вахмистру честь.

– Отставить носилки! Продолжаем движение. Кряк, включи маяк. Санитары тебя подберут.

Несчастный Селезень затрясся, словно в лихорадке, и громко шмыгнул носом.

Обезболивающие подействовали, он сейчас почти ничего не чувствовал, но перспектива остаться одному явно его не вдохновляла. Правда, под взыскующим взором господина старшего вахмистра вслух охать и ныть он не осмелился.

Оставшись вдесятером, отделение вошло в Кримменсхольм.

Добротный дом под красной черепичной крышей, стены тщательно выбелены. Здесь с каким-то маниакальным упорством кто-то имитировал так называемый «тирольский» стиль.

И прямо на пороге распахнутой двери, на высоком кирпичном крыльце лежал второй встреченный нами мёртвый человек. Лицом вниз, раскинув руки – скрюченные пальцы так и не разжались на рукояти дозволенного поселенцам нарезного «маузера». На ступенях валялось с полдюжины стреляных латунных гильз. Трава и дорожка выпачканы кровью, но тел нет – верно, нападавшие унесли с собой и убитых, и раненых.

Вахмистр вновь выразительно покосился на меня. Я отдал приказ – Микки и Мумба вбежали в дом. Через мёртвого они просто перешагнули. У нас была задача эвакуировать живых, а не хоронить павших.

– Пусто! – миг спустя крикнул Мумба, высовываясь из окна.

Один дом, второй, третий. Пусто. Несколько полусъеденных человеческих трупов. Ни на одном мы не нашли опознавательных жетонов, словно лемуры задались целью собрать их все. И ни одного лемурьего тела, хотя крови было предостаточно. Тоже вынесли? На них похоже…

Никто из поселенцев не сдался без боя, все погибшие лежали с оружием в руках; ещё одна загадка – для чего лемурам потребовалось собрать все до единого имперские жетоны, а вполне мощные ружья и охотничьи винтовки, с которыми они, лемуры, спокойно бы управились, остались лежать, где лежали?

Нормальный ефрейтор даже не стал забивать бы этим себе голову. Пусть думает разведка, ей за это повышенные оклады платят. Но я как раз не был нормальным ефрейтором.

Жетоны имперского гражданства. Голографическая фотография, микрочип, содержащий всю информацию о субъекте, могущую представлять интерес для «компетентных органов». Считается, что подделать это невозможно. Что не различит глаз, опознают сканеры. Так зачем лемурам это потребовалось?..

О, разумеется, у меня тут же сама собой придумалась версия – что жетоны каким-то неведомым для меня образом будут изменены и шпионы Чужих пойдут гулять по нашим градам и весям…

– Командир! – завопил в переговорнике Фатих. – Дети, командир!..

Фатих, Микки и оба индуса как раз обшаривали очередной дом. Остальные из моего отделения прикрывали их – на всякий случай.

– Родители?

– Мёртвые, да упокоит их Аллах.

– А где детей нашёл?

– В погребе прятались. Кто-то дверь снаружи запер. А они кричать стали…

– Вы что же, так топали, что аж в погребе слышно было? – рассвирепел я. Хорош десант, нечего сказать!

– Не… мы покричать решили, – услыхал я голос Микки. – Виноват, господин ефрейтор, это была моя идея…

– Не орать надо было, а замки снять, – рыкнул на них я. – Помните, что говорил лейтенант?..

Турок с финном пристыженно затихли.

– Ладно, ребятишек сюда давайте. На взрослых жетонов – нет?

– Никак нет, господин ефрейтор, – зачастил Фатих. Верно, чувствовал себя на самом деле виноватым. – Жетоны сняты, трупы обглоданы…

– Прикрой их чем-нибудь, прежде чем дети увидят.

– Слушаюсь!

Нехитрая эта идея, как видно, сама в голову Фатиха не пришла.

Вскоре появился Микки, держа на руках двоих ребятишек. Мальчишка лет восьми и девочка примерно пяти. В аккуратном платьице, полосатых гольфах и красном наголовнике – ну точь-в-точь Гретхен из известной сказки.

Девочка плакала, размазывая слёзы кулачками, мальчик дёргал Микки за подшлемный ремень, повторяя как заведённый:

– Где мама? Мама, господин солдат, я должен к маме… Папа велел, когда уходил…

Мальчугана уже научили обращаться к незнакомым «господин»…

– Вот наш ефрейтор, Петер, – Микки осторожно опустил мальчишку наземь. Девочка осталась на руках у финна, прижимаясь зарёванной мордашкой к броневому наплечнику.

– Господин ефрейтор, – мальчик тотчас просиял, словно я был для него самим Господом Богом. – Господин ефрейтор, меня зовут Петер. Петер Штауфенманн. Мы тут жили… с мамой и папой, ну и сестричка ещё, Штеффи, но она ещё маленькая, не понимает ничего. Господин ефрейтор, мне очень-очень нужно к маме…

За каким чёртом Микки подсунул мне это? Что я скажу мальчугану, этому славному мальчугану-поселенцу, будущей опоре Империи, «представителю стержневой нации», – что его родителей нет в живых, что они валяются в доме, выпотрошенные и наполовину сожранные?

Я сглотнул. Пожалуй, легче было бы выдержать настоящую лемурью атаку.

– Петер, я… должен тебе кое-что сказать. Мальчик, ты молодец, ты… словом… – голос у меня сорвался на хрип. – Петер, твои мама и папа погибли. Погибли в бою. Они спасали вас. До последней крайности…

Мальчик вдруг сел. Просто сел, словно ему разом отказались служить ноги. Лицо у него сморщилось, искривилось, брови, словно сломавшись пополам, поползли к переносице. Он не заплакал, не закричал – я даже не могу обозначить словом то, что вырвалось у него из груди. Наверное, ближе всё-таки будет «предсмертный вопль», так кричит заяц, когда ушастого беднягу настигает собачья свора. Он сразу всё понял. И закричал. Хотя утверждалось, что в таком возрасте дети относительно легко переносят потери – они ещё не совсем сознают, что это значит.