Валерий Большаков - Багатур

Не дожидаясь враждебных действий, Олег вытащил пайцзу и продемонстрировал её мордвинам.

— Отстал, — коротко сказал он.

Тургаудов ответ удовлетворил, а один даже признал Сухова.

— Ты — Хельгу, — сказал он, — идёшь с Изаем.

— Кстати, да. А ты кто? Не помню тебя.

— Я — Пуреш, — с достоинством представился тургауд, — сын Пургаса из Обран Оша. Мой отец был азором. [129] Азор — выборный вождь в племени арису (летописная эрьзя), подчинявшийся старейшинам.

— А-а… — припомнил Олег. — Русь Пургасова?

Пуреш величественно кивнул, гордо поглядывая на товарищей — слыхали, мол? Знает!

Возвращались они вместе, а тут и Джарчи нарисовался.

— Ой-е! — заорал он. — Ты куда пропал?

— Меряне напали, подстрелили коня.

— Ва-вай! А ты?

— Мой враг мёртв.

— Ой-е! Знаешь, что вчера Изай говорил про тебя? Сейчас, вспомню… А! Он сказал так: «Беспомощные утки летают стаей, а орёл всегда один».

— Орёл, говоришь? Хорошо хоть не сова…

Джарчи жизнерадостно рассмеялся.

— Едем, Хельгу! Машфа [130] Машфа — Москва (монг.). скоро!

Улыбаясь, Сухов поинтересовался:

— Слышь, Джарчи, а чему ты всё время радуешься?

Нукер оскалился.

— Радость в том, — сказал он, явно повторяя чьи-то слова, — чтобы пригнуть к земле врага, захватить всё, что у него есть, в том, чтобы сесть на его откормленного коня и превратить животы его любимых жён в постель для отдыха!

— Счастливый ты человек, Джарчи, — вздохнул Олег.

— А то! — хмыкнул нукер и завопил, не сдержав переполнявших его чувств: — На Машфу! Кху-кху-кху!

«Машфа» не представляла особого интереса для Чингизидов, город сей не стоило даже отдавать воинам на поток и разграбление. Кого там было грабить? Чем набивать баксоны?

Москва являлась типичным захолустьем, бедной, зачуханной окраиной Владимиро-Суздальского княжества. Именно поэтому и шли к ней тумены — повторялась история с Онузой.

«Машфа» становилась пробным камнем для великого князя владимирского — как-то отреагирует Юрий свет Всеволодович на пришествие орды? Смирится ли? Или повторит ошибку вассала своего, Юрия Ингваревича Рязанского?

Были, конечно, договорённости с великим князем насчёт того, что монголы не явятся на его земли, но чего только не скажешь, лишь бы глупого врага успокоить…

Существовала и другая причина для наступления на Москву. Имелся короткий путь на Владимир-Залесский, он же Владимир-на-Клязьме — та самая «прямоезжая дорога», по которой дунул княжич Всеволод. Дорога представляла собой просеку с заставами по пути и для продвижения туменов не годилась — узка больно, да и что за интерес — не ехать, а пробиваться с боем, вырезая стражников и разбирая засеки? [131] Засека — оборонительное сооружение в виде рядов елей, поваленных не поперёк, а вдоль дороги, острыми сучьями против движения. Река же Москва до самого города доведёт, а после разорения оного тумены повернут к Владимиру, куда отправятся по льду Клязьмы. Вроде и крюк, а получается ближе. К тому же прямоезжая дорога через лес проходит, а по рекам сёла и деревни выстроились, где и нукерам еда сыщется, и лошадям корм.

19 января 1238 года ордынцы вышли к «Машфе». Это был небольшой городишко, опоясанный деревянными стенами, затерянный среди соснового леса. Гораздо позже Москва обоснуется на семи холмах, а пока что ей и одного Боровицкого хватало с избытком.

Олег выехал на берег реки и только головою покачал. Типичная глубинка — полная безмятежность и ротозейство. Никто из москвичей не крепил оборону, ни одного воина не увидишь. Ворота распахнуты настежь, неторопливые лошадки волокут возы с хворостом, от реки поднимаются сани с большой бочкой воды, из которой торчит черпак. Бабы с коромыслами тащат полные деревянные ведра и неохотно уступают дорогу водовозу, а одна хозяйка и вовсе стирку затеяла — согнулась над прорубью и вальком колотит по мокрому белью.

Поодаль сгрудились маленькие баньки. То и дело дверцы их открывались, и наружу, в облаках пара, выскакивали голые мужики. С гоготом они сигали в прорубь и выскакивали обратно. Женщины окунались в соседней полынье, и всей разницы было, что не гогот стоял над нею, а визг и ойканье.

Субэдэй-багатур не стал дожидаться подхода всех туменов и послал на штурм одного Бурундая. Пронеслись над рекою гулкие удары в наккар, взвыли трубы, и раздалось призывное: «Хуррагш!»

Нукеры повалили с берега на лёд реки, и лишь теперь москвичи опамятовались — бабы бросали свои коромысла и спешили к воротам, одна лишь, то ли по глупости, то ли по жадности, неслась с полными вёдрами, переваливаясь на ходу и расплескивая воду. Прачка тоже кинулась к городу, на ходу выкручивая стираную рубаху, а те, кто затеял банный день, мчались босиком, накинув на себя армяк или шубу.

Передовые сотни уже одолели реку и взбирались на тот берег, когда в Москве опомнились — заколотился сполошной колокол, оповещая жителей о свалившейся на них напасти.

Не все успели укрыться за московскими стенами — с полсотни горожан ордынцам удалось-таки задержать, ещё десятка два отловили по баням и кузням у реки. Задержанных и отловленных никто не мучил, никто не покушался на их жизнь — дармовую рабсилу берегли до поры.

Ров вокруг града выкопан не был, зато подъём к городским воротам был устроен с умом — он проходил под стеной, открытый для стрельбы. Но Бурундай не собирался нести потери — завыли трубы, и тумен раздвинул свои ряды. В образовавшемся проходе показался таран — с виду обычная изба, только без задней и передней стены. И сруб, и двускатная крыша были обиты сырыми кожами, а внутри, подвешенное на цепях, качалось тяжёлое толстое бревно с концом, заделанным в бронзу. Сруб был поставлен на широкие полозья, его тащила шестёрка волов, запряжённых цугом. Каждый вол был укрыт доспехом из толстой шкуры, и мычание выходило глухим, низким, а в прорези валил пар от дыхания. Но пусть уж защитники города сами догадываются, что за звери идут на приступ — быки али змии огнедышащие!

— Ач! Ач! — завопили погонщики, и волы потащили таран в гору, издавая уже не мычание, а рёв. Смазанные полозья выглаживали наст до блеска, скользя со скрипом и визгом. В проёмах были видны татары мощного сложения — команда таранщиков, ступавших следом за волами, прикрытых сверху и с боков.

Москвичи со стен выстрелили пару раз из луков, а больше им и не дали — сотни монгольских лучников засыпали стены стрелами, перемежая обычные срезни длинными древками, обмотанными паклей и смоченными нефтью. Оставляя дымные дуги в небе, зажигательные стрелы падали на город, но большой беды причинить не смогли — на крышах лежал снег.