Валерий Большаков - Багатур

— Если бы правда…

— Не понял. Ты что, считаешь, будто Ледовое побоище тоже текучка?

— Понч, — сказал Олег с чувством, — да кто тебе сказал, что такое вообще было?

— Ты чего?! На Чудском озере! Рыцари «свиньёй» построились, а наши им как дали! И все те рыцари под лёд ушли.

— А наши куда ушли? — ухмыльнулся Сухов.

— Домой, — буркнул Александр и добавил с вызовом: — С победой!

— Понч, ты только не обижайся. На тебе, между прочим, тоже кольчуга напялена, и шлем — железа почти пуд. И если под тобой лёд разойдётся, ты камнем пойдёшь ко дну не хуже, чем тевтонец в латах. Да любого пловца, хотя бы и наилучшего, утянет под воду гиря весом в пуд! А тут как-то странно получается — плохие немцы, значит, потонули, а хорошие русичи — нет. Так не бывает, Понч. Да и какому рыцарю в здравом уме придёт в голову сражаться на льду? Полей, что ли, нехватка?

— Между прочим, это легко проверить, — разгорячился Пончик. — Надо нырнуть в озеро и выкопать из ила латы!

— Ныряли, Понч.

— И что?

— Ни-че-го. Пусто! Ни вот такусенького обломочка нету на дне!

— Не может быть! У Вороньего камня?

— У него. Чистое там дно, Понч.

После продолжительного молчания Александр пробормотал:

— Не понимаю… Для чего же тогда Невского к святым причислили?

— А кто ж его знает… Вот, занадобилось кому-то героя из князя сделать, в борца за веру превратить. Не пустил-де князь поганых латинян на землю русскую, отстоял православие! Будто кто покушался на нашу веру… Сидели тевтонцы с ливонцами в своей Прибалтике и угнетали помаленьку местное население, а нас не трогали. Наоборот, мы к ним постоянно лезли! Кстати, тот самый Невский не раз водил полки на земли Ордена, грабил соседей по-чёрному. Входил в Немецкую землю и опустошал её по обычаю. [169] Формулировка принадлежит С. Соловьёву. Ты не подумай, я ничего дурного не хочу про Александра Ярославича сказать. Обычный он князь, получше некоторых, поумней, во всяком случае. Но, как и все прочие рыцари, хитёр, коварен, честь у него одатлива, а совесть сговорчива. А что ты хочешь? Жизнь такая…

— Ужасно… — пробормотал Пончик.

— Что — ужасно? Правда не бывает ужасной. Просто надо видеть её под нагромождением вранья. Та не журись, Понч! Я всё прекрасно понимаю — это в тебе мифы не вывелись, в средней школе подхваченные. А у нас хорошая историчка преподавала… И хорошенькая! Мы её потому и слушали, а после прониклись. Я уже и не помню ничего, вон, монголо-татарское иго на практике проходил, а все даты как вымело из памяти. Но что-то в голове всё-таки осталось. И завет Цыли Наумовны — думать! Не принимать на веру слово печатное, а соображать самим, подвергать сомнению. Знаешь, что самое обидное? Что бедного Александра Ярославича возвеличат за вымышленные подвиги, а вот о подлинных его заслугах историки будут стыдливо умалчивать, потакая церковникам.

— Да что ты говоришь! — язвительно сказал Пончик. — Неужто и вправду есть заслуги?

— А то! Споспешествовал! князюшка триумфальному шествию власти Орды — исполать Александру Ярославичу! Этот твой тёзка, Шурка, поможёт татарам прижать князей, замирит их на многие годы. Стало быть, ему надо «спасибо» сказать за будущее объединение Руси. Он, как это говорится в учебниках, «создал условия». Ханы принесли нам закон и порядок, мир и покой — исполать Орде! На этом мы и поднимемся, дорастем до единства. Понял, Понч?

— Понял… — вздохнул Шурик.

— Не расстраивайся, Олександр. Это только так кажется, что выдумка красивее правды. Ерунда это. Правда есть чистота и строгость в любом виде, какой бы безобразной ни оказалась истина. Грязь проявляется в нашем обращении с правдой. Это, знаешь, как отношение к наготе — один просто любуется голой женщиной, а другой видит только срам и «неприличные места», которые надо обязательно прикрыть трусиками и лифчиком.

— Будем считать, что ты меня убедил, — снова вздохнул Пончик.

— А чего тогда вздыхаешь?

— Геллу вспомнил…

— Да-а… — вздохнул и сам Олег. — Там было чем любоваться…

— Угу…

И оба замолчали, в который раз наблюдая в воображении неодолимую пропасть в три столетия. Какое же в этом было чудовищное извращение смысла — знать, что твоя любимая давно уже обратилась в прах, и понимать при этом, что по ту сторону провала во времени она жива и ждёт твоего возвращения! Немыслимо. Невыносимо.

Ладожская крепость была ещё Олегом Вещим заложена на Стрелочном мысу, разделявшем Волхов и реку Ладожку. Когда-то на её месте стояла фортеция деревянная, а Вещий велел из камня строить. Вот и выстроили оплот — каменную твердыню, грозу свеев, «оплечье» Великого Новгорода.

В твердыне насчитывалось пять башен — Воротная, Раскатная, Климентовская, Тайничная и Стрелецкая. Соединяясь стенами в шесть шагов толщиной, башни составляли крепость, имевшую вид огромного утюга, направленного острым концом на север. Стрелецкая башня была главной и располагалась на остром конце «утюга». Нижняя часть её стены была толщиной в восемь шагов; второй ряд бойниц располагался в стенах немногим тоньше, даже над верхним рядом бойниц толщина каменной кладки была в четыре шага, под размер башенных зубцов. Складывали стены из диких камней-валунов и заливали известковым раствором, а снаружи ещё и облицовывали толстыми плитами из тёсаного камня, эти же плиты шли и на своды.

— Ну, как? — горделиво спросил провожатый, подкормщик морской стражи Губарь.

— Сила! — сказал Олег уважительно.

Подкормщик расплылся в довольной улыбке, а Сухов выглянул в бойницу. Внизу он увидел речку Ладожку, большой деревянный мост, соединявший её берега, толпу посадских жителей на торгу у моста. Немного далее, за крайними строениями посада, виднелись купола Успенского монастыря.

— Ладно, — улыбнулся Олег, — пошли. Насмотрелся!

Сухов с подкормщиком прошли мимо дозорного, спустились по каменным ступеням в средний этаж башни. С трудом приоткрыв дубовую дверь, они узким сводчатым ходом вышли на крепостную стену с заборолами.

Заборола, как и башня, были покрыты почерневшим от времени дубовым тёсом. Через каждые десять шагов Олег обходил сложенные дрова под медными котлами на треногах, наполненными смолой. По стенам хранилось аккуратно сложенное оружие: копья, рогатины, топоры, колчаны со стрелами, луки.

— А ты говоришь — свеи! — фыркнул Губарь. — Что нам те свеи? Размажем! И мунгалов не побоимся!

— Мунгалы, друг мой, — вздохнул Олег, — и не такие крепости брали.

— Думаешь? — нахмурился подкормщик.

— Знаю. Да и не о том ты мыслишь — крепость твоя от свеев поставлена и прочих гостей непрошеных, что с севера явиться могут или с запада придут. А татары — на востоке, и там таких твердынь у Новгорода нет. Так что, когда судачить станете про князя нашего, не ругайте его особо и с отцом не равняйте — не от трусости личной Александр Ярославич Орде кланяется, а от слабости новгородской.