Макс Мах - Хищник

– В рубку, – объяснил Егор, – Я и Сабина пилотируем, Лорх дорогу указывает, господин Калвин присутствует, а вы с княгиней охраняете мою драгоценную задницу. Как тебе, Марик, такой расклад?

– Постойте! – вмешался в разговор представитель заказчика. – О госпоже Сабине мне никто ничего не говорил.

– А вам разве не объяснили? – «удивился» Егор. – Я пилотирую только в четыре руки и только в паре с Сабиной. Это все знают. Да вот хоть Лорха спросите!

– Это так? – спросил мужчина, оборачиваясь к навигатору Лучезарной.

– Это так! – подтвердил тот, и все отправились в рубку.

Переход на «ту сторону» оказался той еще головной болью. В прямом и переносном смысле. Голова после маневров в Пограничье – в зазоре между двумя вселенными, этой и той – разболелась так, что Дарья даже пошевелиться боялась, чтобы боль ее попросту не убила. Голова раскалывается, перед глазами кровавое марево, а сердце… Ну, что до сердца, то оно неожиданно оказалось в горле, и создалось впечатление, что своими неровными толчками, отдающимися в висках и затылке, оно пытается вытолкнуть себя в гортань и далее везде. Однако эволюции в Пограничье, едва не стоившие Дарье жизни, оказались лишь увертюрой, после которой пришло время самой «оперы». А в полноразмерной опере, если что, должно быть не менее трех актов. Что там по этому поводу говорил господин Аристотель?

« Построение трагедии зиждется на трёх основных моментах: изложение – завязка, перипетия – поворот к лучшему или худшему, и развязка – катастрофа » [77] Псевдоцитата, перевод не дословный, но мысль Аристотеля передана верно. .

Ну, где-то так и вышло. Вначале хитрым трюком – все было построено на интерференции гравитационных полей – они «прожали» «мембрану» пространственно-временного континуума. Затем, испытав на себе по ходу дела все эффекты частотного сдвига, они оказались где-то нигде, где к тому же действовали весьма странные с точки зрения человека физические законы. Но зато там, в этой серой зоне пространства и времени перемещение становилось из науки искусством. И да, хотя Дарье, занятой своей собственной агонией, было как бы «не до того», она все-таки испытала чувство неподдельного восхищения, увидев, как работают «в четыре руки» Егор и Сабина, встраивая «Лорелею» в границы невозможного, которые с невероятным хладнокровием и запредельной скоростью и точностью задавал Лорх. Ну, а затем разразилась «катастрофа».

«Царица небесная! – возопила Дарья, корчась в предсмертных конвульсиях. – Спасите, помогите! Я умираю!»

Но все уже кончилось. Смерть не наступила, а головная боль, как ни странно, прошла. И Ковчег «плыл» уже в обычных небесах. Эфир и звезды, гравитационные поля и излучения – одним словом, рутина.

– Все живые? – голос у Егора Кузьмича звучал хрипло. Видать, и ему такие фокусы не задарма давались. Однако выглядел он довольным, а не обескураженным, и, значит, все было сделано, как надо, и они прибыли туда, куда и собирались.

«На месте…» – вздохнула она с облегчением и потянулась за папиросой, что было предсказуемо, но тем и радовало.

Впрочем, до места пришлось еще добираться своим ходом, совершив при этом четыре гиперпространственных перехода. Тоже не сахар, если честно, но, слава богу, хоть голова не болела.

Ну, а «местом» оказалась вполне земного вида планета, голубая и зеленая, вращающаяся вокруг солнцеподобной звезды. По первому впечатлению, цивилизации там не наблюдалось, но, как известно, первые впечатления – обманчивы.

– Это Курорт, – объяснил посредник тоном учителя младших классов. – Планета Легиона. Здесь сдадите «груз» и получите оплату. Вам отведут район для высадки. Это на экваторе. Море, солнце, золотой песок… Остальное – обычным манером.

«Обычным манером» касалось, впрочем, только полноправных членов экипажа. Да и то только тех, кто мог и хотел посмотреть на Аханскую империю изнутри. И означало это возможность, получив легенду, фальшивые документы и местную валюту, отправиться на ближайшую имперскую планету на транспорте Легиона, ибо именно Легион – чем бы он ни являлся на самом деле – осуществил фрахт «Лорелеи».

– Кто они такие? – спросила Дарья, когда, покинув рубку – все тот же странный музей «камней», – они с Марком вернулись «домой», в их сказочный замок, построенный внутри невероятного эфирного корабля.

– О, это любопытная история! – Марк подошел к каминной полке и указал на механические часы-календарь, заключенные в вакуумный колпак. – Взгляни-ка, Дари! Оказывается, наше приключение продолжалось целых двенадцать стандартных суток.

– Как так? – удивилась Дарья. – По моим ощущениям не более шести часов.

– Эффекты рубки, – объяснил Марк. – Не знаю, как «камни» это делают, но поверь, люди в рубке не подвержены обычному течению времени. Ну, так что, водные процедуры, краткий отдых и затем разговор за завтраком, или ну его все, и будем говорить прямо сейчас?

– Говорить? – звучало заманчиво, но, как ни странно, не соответствовало возникшему вдруг настроению.

– Душ! – окинув Марка «долгим» взглядом, решила Дарья, которой уже минуту или две лезли в голову «всякие безобразия». И не только в голову, если честно.

– Отдых! – ухмыльнулась она, принимая идею как она есть, без изъятий и корректив.

– Обед! – кровь ударила в виски, и ее всю обдало волной знобкого жара. – И все это вдвоем. Но учти, – предупредила Дарья, из последних сил сражаясь с накатившей на нее волной, – это твой последний шанс!

Хотелось сказать больше. Объяснить, что к чему, по поводу «последнего шанса», но она сдержалась. Предложение сделано, и не ей теперь трепаться, рассыпая бисер перед каждой свиньей, потому что если Марк ответит отказом, кто же он тогда есть, если не свинья?

Марк не ответил. Вернее, ничего не сказал вслух. Он просто подошел к ней так, что ее груди уперлись прямо в него, а голову ей пришлось закинуть назад, потому что, как ни высока была Дарья, Марк был выше. А он, словно бы так все и должно было случиться – не по ее планам, а по его, – опустил голову, встречая ее губы ровно там и так, где и как должен был встретить своими жестковатыми губами, и поцеловал.

Поцелуй… Ну, что тут скажешь! Любой поцелуй в губы – если под настроение и в соответствующей обстановке – легко взволнует девушке кровь, даже если ей уже под пятьдесят. Прием этот еще ни разу не подвел ни одного допущенного до уст Дарьи Телегиной мужчину. Но поцелуй Марка отправил ее прямиком в нокаут. Просто дух выбил в прямом и в переносном смысле слова. И дыхание сбил, заставив задохнуться, и разума лишил. В глазах потемнело, и сознание помутилось. Но ненадолго. Открыла глаза, а он уже ее раздевает. Да так стремительно и нежно, что так бы и оставалась в этой странной паузе предвкушения – еще не, но уже да , – полностью во власти его сильных рук, в вихре прикосновений, то грубых, то нежных, но одинаково сладостных! Однако время не бежит, а летит, да и одежды на ней – вот же бл…! – кот наплакал. А ласки становятся все решительней, и близость – неотвратимей, и хочется кричать, смеяться и плакать одновременно! Но она, кажется, не только хочет, но и, в самом деле, кричит. И рыдает, и заливается смехом. А тело пылает, и все так прекрасно, как только может быть. И даже лучше, потому что он уже в ней, и все остальное перестает иметь значение…