Джеймс Фелан - Одиночка

Меня вырвал из задумчивости глухой рокот. Я присел за машиной и прислушался. По звуку казалось, что откуда-то с севера приближается машина. Чтобы лучше видеть дорогу, я переполз за желтое такси. Шум нарастал и скоро стал очень громким. Явно работал дизельный мотор, причём мощный, такие не ставят на легковушки: больше похоже на тяжёлый грузовик, а то и бронетранспортер. Очень тихо, стараясь не раскачивать машину, я на четвереньках переполз левее и ухватился за передний бампер. Теперь надо дышать как можно меньше, чтобы пар изо рта не выдал моего присутствия.

На дороге показалась группа людей. И это были не охотники.

Нас разделяло около двухсот метров. Они шли, внимательно глядя по сторонам, шли прямо на меня. Сразу за ними ехали два тяжелых грузовика с огромными колесами и оттесняли с дороги машины, блокировавшие проезд. Группа приближалась, и я смог лучше рассмотреть людей в ней. Одни были одеты в черную униформу, другие в камуфляж, все в касках и с оружием. И все довольно молодые. Мальчики вырастают в мужчин, мужчины становятся солдатами, а солдаты идут на войну — будто по-другому и быть не может. Интересно, это люди затевают войны, или они разгораются сами собой, когда человечество заходит в тупик, и война становится единственным выходом?

Но время для размышлений я выбрал не самое удачное: солдаты приближались.

Автоматная очередь прорезала воздух. Пули зазвенели по металлу и повыбивали куски бетона. Солдаты стреляли. Уворачиваясь от посыпавшегося стекла, я отшатнулся в сторону. Стреляли в меня!

Боясь пошевелиться, я сжался в комок и прикрыл голову руками. Меня била дрожь. Колени и лоб касались мокрого грязного асфальта, изо рта шёл пар. Я скрутился ещё сильнее, вжался в тротуар.

Вдруг стрельба прекратилась. Я отнял руки от ушей, но все равно почти ничего не слышал — выстрелы оглушили меня; закрыл глаза: я достаточно насмотрелся на смерть, и если теперь суждено умереть мне, я не хочу знать об этом заранее. Понемногу стал возвращаться слух: звон в ушах превратился в грохот приближающихся грузовиков. Снег под ногами военных скрипел все громче.

Я открыл глаза, и в тот же миг резкий толчок опрокинул меня на спину.

Надо мной стоял человек с винтовкой: совсем не такой молодой, как казалось издалека. У него была кое-как стриженая бородка, будто он давно бреется без зеркала, и густые усы. На шее висел противогаз: так, чтобы в любой момент быстро натянуть его. Поверх прорезиненного камуфляжного комбинезона был надет пуленепробиваемый жилет и накинут белый маскхалат.

На ногах — тяжелые чёрные ботинки.

Винтовка с деревянной ложей и черным стальным прицелом, похожим на охотничий, была направлена прямо на меня. Я смотрел на мужчину, уверенно державшего оружие, и вдруг понял: «Он считает меня охотником! Или, ещё хуже, врагом!».

— Не убивайте меня! — попросил я.

Ни один мускул у него на лице не дрогнул. Судя по взгляду спрятанных за очками глаз, он не собирался стрелять в меня, но ведь я мог ошибаться и видеть лишь то, что хотел. Каждая секунда дарила мне надежду: направивший на меня винтовку человек был сам себе хозяин, был волен выбирать, что ему делать.

— Пожалуйста, не надо. Не надо, не стреляйте. Видите? Видите, я здоровый… — последние слова я произнес еле слышным, сдавленным голосом: ничего удивительного, если столько дней разговаривать исключительно с самим собой.

Не вставая с асфальта, я поднял вверх раскрытые ладони, показывая, что безоружен, что я прошу пощады. Скорее всего, вчера я бы повел себя по-другому, но сегодня мне очень хотелось остаться в живых, хотелось узнать, что происходит за пределами Нью-Йорка, хотелось вернуться домой.

— Я не враг, — с мольбой в голосе произнес я.

Держа меня на прицеле, мужчина нагнулся, и я на спине заелозил назад по снежной жиже, чтобы он не схватил меня, но он шагнул следом, одной рукой схватил меня за куртку и рывком поставил на ноги, а затем пару раз встряхнул на вытянутой руке, чтобы посмотреть на мою реакцию. Я не стал сопротивляться. Трое других военных наблюдали за нами из-за грузовиков с огромными вездеходными колесами.

Державший меня мужчина повернулся к товарищам и крикнул:

— Он не заражен.

— И что? — спросил один из них, залезая в кузов. Когда он приоткрыл брезентовый тент, я увидел внутри деревянный ящик размером с малолитражку: на боку краской под трафарет были выведены какие-то буквы, аббревиатура, но я не знал, как она расшифровывается.

— А говорили, что заражены все, — пробормотал сам себе солдат. Он крепко держал меня под воротник, чуть приподняв над землёй и пристально глядя в глаза.

— Брось его! У нас нет времени! — прокричали ему из грузовика. И тут же другой голос из кузова добавил: — А лучше пристрели. Сделай для пацана доброе дело!

Хлопнула дверь кабины, и грузовики, след в след, двинулись по дороге.

На другой стороне улицы остался стоять один из троих, с винтовкой в руках. Может, тот, который меня держит, и не станет стрелять, а вот другого вряд ли что-то остановит. Я сглотнул комок в горле.

Может, попытаться убежать? Вырваться и убежать? Броситься прямо через завалы и надеяться, что в меня не попадут.

— Пожалуйста… — выговорил я, — пожалуйста, Старки! — на бронежилете был прозрачный кармашек с именем. — Я не болен. Вы не можете убить меня!

— Пристрели его! — закричал солдат с той стороны улицы, и эхо разнесло его слова.

Неужели оружие дает человеку право делать что угодно? Ведь эти военные — совершенно точно американцы. Так с какой стати им стрелять в меня? Они обозлились, увидев, во что превратился город?

Или они боятся? Вряд ли, ведь они явно пришли на Манхэттен недавно, а значит, владеют информацией, понимают, что здесь происходит. Сомневаюсь, что человеку с винтовкой довелось хоть раз испытать страх, подобный моему.

Мне не пришло время умирать, я должен выжить и узнать, что случилось с Нью-Йорком. Нужно поговорить с ним, расспросить его и услышать ответы на свои вопросы. Я умоляюще посмотрел на солдата.

Он отпустил мою куртку.

— Сколько тебе лет?

— Шестнадцать.

— Эй, мы уходим! — прокричал его товарищ.

— Я догоню, — ответил Старки. Звавший его солдат мотнул головой и не двинулся с места: так и остался стоять, держа винтовку на руках как младенца. — Где ты был во время атаки? — обратился Старки ко мне.

— Здесь, — я слишком боялся, чтобы пытаться врать.

— Где здесь? На этой улице?

— Нет. В метро. Я ехал в метро.

Старки кивнул.

— Сколько вас ещё таких?

— Таких? — переспросил я.

— Не зараженных.

— Не знаю.

— Сколько вас там, где ты прячешься?

— Только я.

— Что?

— Я один.

Лицо человека в форме выразило, что он думает. Я кажусь ему психом.