Стивен Кинг - Противостояние. 5 июля 1990 – 10 января 1991. Том 2 [litres]

От вина у него немного заболела голова, и он пытался убедить себя, что холод, в который его бросало, тоже вызван легким похмельем, справедливым наказанием для тех, кто хлещет хорошее вино, будто дешевый мускат. Но свалить все на похмелье не удавалось. Нет, не удавалось. Он посмотрел налево, направо и подумал: Возблагодарим Господа за тоннельное зрение. Возблагодарим Господа за селективное восприятие. Без этого мы все могли бы жить в какой-нибудь истории Лавкрафта.

Мысли его начали путаться. Вдруг появилась полная уверенность, что Гарольд наблюдает за ним сквозь щелочку между штор, его пальцы сжимаются и разжимаются, как пальцы душителя, улыбка сменилась гримасой ненависти… Всему свое время. И одновременно ему вспомнилась ночь в Беннингтоне, которую он провел на эстраде в парке. Тогда он проснулся от леденящего чувства, будто рядом кто-то есть… а потом услышал (или ему это только приснилось?) стук пыльных сапог, уходящих на запад.

Перестань. Перестань накручивать себя.

Бут-Хилл [62]. Его мозг пустился в свободные ассоциации. Бога ради, немедленно прекрати, лучше бы я не думал о мертвецах, о мертвецах за всеми этими задернутыми шторами, в темноте, как в тоннеле, тоннеле Линкольна, Господи Иисусе, что, если они начнут шевелиться, двигаться, Святый Боже, прекрати…»

И внезапно он уже думал о походе в зоопарк в Бронксе, с матерью, в совсем юном возрасте. Они вошли в обезьянник, и тамошний запах обрел физическую составляющую: будто не просто ударил кулаком по носу, но и разворотил все внутри. Ларри уже собрался выбежать на улицу, однако мать удержала его.

Дыши нормально, Ларри. Через пять минут ты перестанешь замечать, какая здесь вонь.

Он не поверил матери, но остался, изо всех сил подавляя рвотный рефлекс (даже в семь лет он терпеть не мог блевать), и, как выяснилось, она знала, о чем говорит. Посмотрев на часы в следующий раз, он увидел, что они провели в обезьяннике полчаса, и уже не мог понять, почему женщины, которые входили в обезьянник, внезапно закрывали рукой нос, а на их лицах отражалось отвращение. Ларри поделился этим с матерью, и Элис Андервуд рассмеялась.

Вонь здесь все равно ужасная. Но не для тебя.

Как это, мамочка?

Не знаю. Все могут блокировать этот запах. А теперь скажи себе: «Я собираюсь вновь унюхать, как в ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ пахнет в обезьяннике», – и глубоко вдохни.

Он так и поступил – и запах вернулся, вонь стала еще ядренее, чем раньше, и его хот-доги и вишневый пирог вновь начали подниматься одним большим тошнотворным пузырем, и он метнулся к двери и свежему воздуху за ней и успел – на самом пределе – удержать содержимое желудка на положенном месте.

Это селективное восприятие, думал теперь Ларри, и она даже тогда знала, о чем речь, пусть понятия не имела, как это называется. Не успела мысль окончательно сформироваться в его мозгу, как он услышал голос матери: Просто скажи себе: «Я собираюсь вновь унюхать, как в ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТИ пахнет Боулдер». И точно, он тут же ощутил, как пахнет город. Унюхал то, что находилось за закрытыми дверями, и задернутыми шторами, и опущенными жалюзи, унюхал запах медленного разложения, которое продолжалось даже в этом месте, которое умерло почти опустевшим.

Ларри ускорил шаг, еще не побежал, но дело к этому шло, ощущая сильный сладковатый запах, который он – и все остальные – перестал сознательно улавливать, потому что запах этот был везде, проникал всюду, пропитывал твои мысли, и ты не задергивал шторы, даже занимаясь любовью: за задернутыми шторами лежали мертвые, а живые все еще хотели смотреть на мир.

Содержимое желудка вновь попросилось наружу, на этот раз не хот-доги и вишневый пирог, а вино и шоколадный батончик «Пейдей». И поскольку Ларри находился в таком большом обезьяннике, что не мог из него выйти, разве что перебраться на остров, где никто никогда не жил, он понял, что его сейчас вырвет, пусть он по-прежнему терпеть не мог бле…

– Ларри! С тобой все в порядке?

– Ой! – вскрикнул Ларри, подпрыгнув от удивления.

На бордюрном камне сидел Лео. В трех кварталах от дома Гарольда. Он где-то раздобыл шарик для пинг-понга и теперь бросал его на мостовую и ловил при отскоке.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Ларри. Сердце начало замедлять ход, возвращаясь к нормальному ритму.

– Я хотел вернуться с тобой, – робко ответил Лео, – но не хотел заходить в дом этого парня.

– Почему? – спросил Ларри, усаживаясь рядом.

Лео пожал плечами и уставился на прыгающий шарик. Со звуком «чпок» он отскакивал от мостовой и возвращался в руку мальчика.

– Я не знаю.

– Это очень важно для меня, Лео. Потому что мне нравится Гарольд… и не нравится. У меня к нему двойственное отношение. Ты когда-нибудь относился к человеку двойственно?

– Относительно него я чувствую только одно.

Чпок! Чпок!

– Что же?

– Страх, – просто ответил Лео. – Мы можем пойти домой к моей маме Надин и маме Люси?

– Конечно.

Какое-то время они молча шли по Арапахоу, Лео бросал шарик на мостовую и подхватывал на лету.

– Извини, что заставил тебя так долго ждать, – нарушил тишину Ларри.

– Это ничего.

– Нет, если б я знал, то ушел бы раньше.

– Мне было чем заняться. Нашел вот это на чьей-то лужайке. Это шарик для понг-пинга.

– Пинг-понга, – машинально поправил его Ларри. – Почему, по-твоему, Гарольд держит ставни закрытыми?

– Думаю, чтобы никто не мог заглянуть внутрь, – ответил Лео. – Чтобы он мог делать что-то тайное. Это как мертвые люди, да?

Чпок! Чпок!

Они пошли дальше, добрались до перекрестка с Бродвеем, повернули на юг. Теперь на улицах появились и другие люди. Женщины смотрели на платья в витринах, какой-то мужчина возвращался откуда-то с киркой на плече, другой мужчина сортировал снасти для рыбалки в разбитой витрине магазина спортивных товаров. Ларри увидел Дика Воллмана, который пришел в Боулдер в его группе. Тот катил на велосипеде на север и помахал рукой Ларри и Лео. Они ответили тем же.

– Что-то тайное, – повторил Ларри, словно размышлял вслух, безо всякого намерения вытянуть из мальчика новую информацию.

– Может, он молится темному человеку, – спокойно сказал Лео, и Ларри вздрогнул, словно его ударили током. Лео ничего не заметил. Теперь он бросал шарик так, чтобы тот ударялся сначала о тротуар, потом о кирпичную стену, вдоль которой они шли, и ловил после второго отскока.

– Ты действительно так думаешь? – спросил Ларри, стараясь не выдать волнение.

– Не знаю. Но он не такой, как мы. Он много улыбается. Но я думаю, что внутри его живут черви, которые заставляют его улыбаться. Большие белые черви, пожирающие его мозг. Как опарыши.