Владимир Чистяков - Несносная Херктерент - 2 [СИ]

— Мама, я фильм посмотреть хочу.

— Мне самой кинозал сейчас нужен. Потом приходи.

Потом, так потом. Не привыкать. Напрямую императрица почти никогда не отказывает. Повернувшись к дверям, бросает через плечо, не особо рассчитывая на удачу.

— «Чёрное и белое».

— Погоди. Я сама смотреть собиралась. Тебе, конечно, такое смотреть рановато ещё… Хотя… Если хочешь, можем вместе посмотреть.

Марина хотела. Фильм-то ладно, потом бы глянула. Вот куда-нибудь вдвоём сходить с матерью хотелось куда больше. Умом понимала, что шансов нет почти. Ледяная стена во взаимоотношениях с каждым днём всё выше и толще, процесс вот-вот перейдёт в необратимую стадию. Но хотелось всё равно. Императрица просто взяла и позвала её с собой. Первый раз в жизни. Как потом оказалось — единственный.

У Марины от просмотра остались сложные чувства. Она ещё не очень разбиралась в истории, и чаще написанному верила, чем нет. Критики восторгались «светлым образом человека нового времени, поднявшегося над ужасами своего жестокого века». Действительно, поэта сделали кем угодно, только не слабаком. Но не получается решить, за кем из двоих правда.

Прибытие отряда Линка в город. Видно, что скотины за ними гонят куда больше, чем уводили в первых кадрах. Появляется и пара крытых рогожей телег с какими-то тюками. Дождь идёт по-прежнему. Ни деревня, ни то, что Линк налоги собирает, в фильме больше нигде не упоминается. Зато хватает намёков, что Линк — по сути, машина, запрограммированная на определённые действия. Выдай крестьяне требуемую сумму — тут же получили бы бумагу об уплате налога. А всё полученное, до последнего медяка, оказалось бы в имперской казне.

Отряд останавливается на постоялом дворе. Солдаты привязывают лошадей к коновязи. Ещё никто не знает, что в городе — Линк. По одежде видно, что офицер, но лицо под капюшоном. Своего коня привязывает сам.

На улицу выбегает мордатый трактирщик.

— Эй! Кто командир? Убирайтесь! Двор снят для благородного…

Пока он кричит, Линк выходит из-за лошади. Становится так, чтобы его было хорошо видно. Небрежным жестом убирает капюшон с лица.

— Это мои люди.

Трактирщик плюхается задницей в грязь. Вся наглость и самоуверенность в миг с лица сползли. Только что он был таким важным. Миг — и важности у него становится, как у навозной мухи. И прихлопнуть его могут с такой же лёгкостью как ту муху.

Линку не до мух. Проходит внутрь. Посетителей немного. Глянули в сторону входящего. У одного падает на стол и опрокидывается полная пивная кружка. Линк подходит к очагу, греет руки над огнём. Когда поворачивается назад, в зале уже никого нет.

Когда отряд въезжал в город, на улицах было довольно многолюдно. Когда Линк отправляется с постоялого двора к командиру местного гарнизона, на улицах осталась только стража на постах, да собаки бродячие.

Их разговоры занимают важное место в фильме. Поэт по сюжету оказывается единственным человеком, что не боится Линка. Совсем. Сначала Линку это интересно. Потом уже Марина понять не может, кому из двоих она симпатизирует. Вроде бы полагается молодому поэту с горделивой, даже в цепях, осанкой и горящим взором.

Но она видит немолодого, уставшего с погасшими глазами генерала. Ему надо на войну, надо собрать налоги, надо пнуть коменданта, чтобы участок городской стены починил, да запас фуража быстрее делал. Надо вот этот суд вести. Надо! И всё тут. Ибо некому больше. Надо, надо, надо… Постоянно, из года в год тащить на себе это всё. Скотину куда-то гнать, жизнью и смертью распоряжаться. Он живёт всем этим и не живёт ничем. Он вне человеческих чувств и страстей. Он словно раб своих обязанностей. Они его цепи.

Поэт свободен. Свободен абсолютно. Ни долгов, ни обязанностей. Он выше обычных людей. Не презирает их. Им просто не подняться до высот его мятежного духа. Ему даже приземлённого генерала жалко где-то. Хотя он ненавидит его. Он же против свободы! Хотя, нет, ему просто не дано понять, что это такое. Поэт говорит за народ, с которого Линк дерёт три шкуры. Генерал отвечает, что ему солдат кормить надо, и если он не соберёт налог, дикари прорвут линию, и не шкуры будут драть, а просто и без затей перережут. Всех. Или просто установят жизнь по своим дикарским законам — сказал. Может, и так, согласился генерал. Для одного из ста, что уцелеет здесь, если они придут. А в городах вообще вряд ли кто останется.

Линк подписывает приговор. «Конец».

Только потом Марина понимает всю ложь этого кадра. В кадре — последний лист настоящего приговора с подписью Линка. Но видевший этот лист должен был видеть другие листы. С изложением обстоятельств дела. Вынесенным приговором. И припиской в конце, что дело передано для принятия окончательного решения прибывшему в город имперскому судье.

Обложившись книгами, Марина по косточкам разобрала фильм. Даже записала разбор. Не отнять у режиссёра талант. Фильм сейчас называют философской притчей. Только не любит Марина вранья. Даже мастерского. Назвал бы автор генерала не Линком Еггтом, а абстрактным генералом времён Войн Верховных, у Марины претензий бы не было. С той войны у грэдов проклятье сохранилось: «Чтоб ты жил при Кэрдин и Эрендорне». Жуть тогда в стране творилась. Все воевали со всеми, предавая и продавая всех.

Еггты тоже крови пролили немало. Только вот ничего из происходившего на экране Дине II быть не могло. С возрастом генерала не ошиблись, но с внешностью… Изображений Линка сохранилось предостаточно. На всех он высок, черноволос и бородат. Высокого роста и худощавый. Киношный Линк стрижен коротко, бороды и усов нет, довольно крепкого телосложения. Собственно, к облику Линка претензий у Марины меньше всего.

Похожий генералов Марина в жизни видела не раз. Но Линк-то на них совсем не похож!

Дальше-больше. Линк никогда сбором налогов не занимался. Права такого не имел ни по одной из своих должностей. Напрямую от выполнения обязанностей никогда не уклонялся, но если можно было чего-то не делать — он и не делал. Ленив был. Не вообще, а только относительно сестёр. Потому, наверное и прожил куда дольше их, и умер вполне в здравом уме.

Грабить Линк грабил, в то числе и грэдов, поддерживающих Эрендорна. Но приказать вырезать население грэдской деревни он не мог. Не такой человек был. В меру злой, в меру добрый. Но не бездушная машина из фильма и не маньяк из романа. При жизни, из троих Еггтов его считали самым добрым. Он таковым и был, ибо тащил на себе куда меньше сестёр.

Сама картина разорения для того времени была лживой. Подобное быть могло. Во время Первой и Второй войн Верховных, когда дети Старого Эрендорна разорили страну так, что вражеская армия обзавидовалась бы. Но с той поры минули годы. Реформы Дины I дали настолько блестящий эффект, что даже насмерть воевавший с Диной II внук Эрендорна Старого по прозвищу Безглазый, едва объявив себя Верховных первым же указом объявил все указы Дины I, принятые с того момента, как она захватила должность Верховного, продолжающими действовать. Собственно, законодательство Первых Еггтов действовало практически не меняясь свыше двухсот лет, а отдельные положения и дольше. Не могло быть во Дины II показанной в фильме нищеты. Обстановка ужаса и страха передана мастерски. Но дух времени Первых Еггтов остался где-то в другом месте. Не видишь в этих, задавленных страхом, людях, тех, кто, бывало, одним ударом сокрушал государства. Насмерть бился с Великой Степью, сокрушил её. И, наконец, вышел на берег другого океана.