Алессандро Барикко - Избранные произведения в одном томе [Компиляция, сетевое издание]

Поэтому она оставалась с этим куском дерьма, в который влюбилась. Поэтому ее не ошеломило предложение Джаспера Гвина. Вещей именно такого сорта она научилась ожидать от жизни.

Утром, когда этот кусок дерьма еще спал в постели, она ушла, даже не приняв душ. Ночь секса осталась на ней, и ей хотелось сохранить ее, унести с собой, всю целиком. Сегодня примите меня такой, дорогой Джаспер Гвин, посмотрим, как вам это понравится.

По утрам, на четыре часа, она по-прежнему выходила на работу к Тому. Она преклонялась перед этим человеком. Три года назад он попал в автомобильную аварию и с тех пор передвигался в инвалидном кресле; тогда же и построил себе огромный офис, целую страну, над которой был Господом Всемогущим. Окружил себя сотрудниками всякого рода: и престарелыми, и совершенно помешанными. Сам все время висел на телефоне. Платил мало и редко — но это детали. В нем было столько энергии, вокруг него так кипела жизнь, что все его обожали, так или иначе. Если ты вдруг возьмешь и помрешь ненароком, такой человек это воспримет как личное оскорбление.

О работе над портретом он не говорил ни слова. Только однажды, когда Ребекка уже несколько дней ходила вечерами к Джасперу Гвину, подъехал на своем кресле и, припарковавшись к ее столу, сказал:

— Если буду выспрашивать, пошли меня в задницу.

— Хорошо.

— Как себя ведет старина Джаспер?

— Идите в задницу.

— Отлично.

Так что в час она поднималась, собирала вещи и подходила попрощаться с Томом. Оба знали, куда она идет, но делали вид, что так и надо. Том иногда бросал на Ребекку взгляд, отмечая, как она одета. Может, надеялся сделать из этого какой-то вывод, кто его знает.

В мастерскую Джаспера Гвина она ехала на метро, но всегда выходила на остановку раньше, чтобы часть пути проделать пешком. Шла по улице и вертела в руке ключ. Так она начинала работать. Еще она продумывала, в каком порядке станет снимать одежду. Странно, однако, каждый божий день находясь рядом с этим человеком, она в конце концов постигла некую выверенность жеста — ей никогда не приходило в голову, что это необходимо. Он заставлял верить, что нет ничего безразличного и что кто-то где-то пребывает и фиксирует каждое наше действие — того гляди, в один прекрасный день призовет к ответу.

Она поворачивала ключ в замочной скважине и входила.

Не сразу отмечала для себя, на месте ли он. Уже давно поняла, что это неважно. И все же, лишь увидев его, обретала уверенность — а спокойствие лишь тогда, когда он начинал на нее смотреть. Трудно было представить себе такое до того, как все началось, но самая дикая нелепица — чтобы этот человек пристально глядел на нее — стала насущной необходимостью, без которой она уже не могла себя помыслить. С удивлением поняла, что осознает свою наготу только в одиночестве или когда он не смотрит. Зато был таким естественным для нее этот пристальный взгляд, что только в его орбите она себя чувствовала одетой — и завершенной, как удачное произведение. С течением дней она вдруг обнаружила, что желает сближения: ее обескураживало то, как он сидит, прислонившись к стене, упорно не желая принять дар, который она преподнесла бы охотно и легко, без малейшей досады. Случалось так, что она подходила ближе, но это было нелегко, следовало избегать поз, хоть сколько-нибудь соблазнительных, — и в конце концов она начинала делать резкие жесты, резкие и неточные. Именно он всегда восстанавливал дистанцию, находил не причиняющее боли расстояние.

В тот день, когда она пришла, неся на себе ночь секса, Джаспер Гвин вовсе не объявился. У Ребекки было время сделать подсчеты — прошло восемнадцать дней с тех пор, как все началось. Она заметила, что и лампочек, подвешенных к потолку, восемнадцать. Как ни безумно это выглядело, но, может быть, Джаспер Гвин придавал какое-то значение данному обстоятельству — наверное, поэтому и не пришел. Ровно в восемь она оделась и очень долго шла домой, будто дожидалась какого-то возмещения.

На другой день Джаспер Гвин тоже не пришел. Для Ребекки часы тянулись томительно медленно. Она была уверена, что Джаспер Гвин вот-вот появится, но этого не случилось, и ровно в восемь, когда настала пора одеваться, она это проделала с яростью. Шагая к дому в вечерней мгле, она думала — дурочка, это всего лишь работа, какая тебе разница, но одновременно пыталась припомнить, не прочитывалось ли в нем нечто странное в тот последний раз, когда они виделись. Помнила, как он склонялся над своими листками, больше ничего.

В следующий раз она нарочно опоздала, на несколько минут, но для Джаспера Гвина, Ребекка знала, это было неслыханно. Вошла, а в мастерской пусто. Ребекка разделась, но потом не нашла в себе достаточно цинизма, или простодушия, чтобы ни о чем не думать — все время только и делала, что измеряла ежечасно возраставшую тревогу. Никак не получалось то, к чему она была призвана, — быть самой собой, больше ничего, хотя Ребекка прекрасно помнила, каким простым это показалось ей в первый день, когда Джаспер Гвин не пришел тоже. Очевидно, тогда что-то удалось — что-то вроде паломничества, странствия к святыне. Теперь было никак не вернуться откуда бы то ни было, да и невозможен был никакой путь без него.

Вот дурочка, подумала она.

Может, он заболел. Может, работает дома. Или, вероятно, уже закончил. Или умер.

Но она знала, что это не так, поскольку Джаспер Гвин был человеком правильным, точным даже в ошибках.

Ребекка растянулась на кровати и впервые ощутила, как подступает страх — ведь она совсем одна тут. Попыталась вспомнить, закрыла ли дверь на ключ. Подивилась — неужели и вправду прошло три дня с тех пор, как они виделись в последний раз. Мысленно пробежалась по трем вечерам, заполненным ничем. Стало еще хуже. Расслабься, подумала. Он придет, сказала себе. Закрыла глаза. Принялась ласкать себя, сначала медленно водя руками по телу, потом между ног. Не думала ни о чем конкретном, и вот — полегчало. Повернулась немного на бок, потому что так ей нравилось это делать. Открыла глаза, увидела прямо перед собой входную дверь. Дверь откроется, а я не перестану, подумала. Он не существует, существую я, и вот чем мне сейчас приспичило заняться, милый мой Джаспер Гвин. Мне приспичило ласкать себя. Только войди, войди в эту дверь: поглядим, что тебе напишется. Я буду это делать, пока не кончу, даже если ты будешь смотреть.

В восемь часов она встала, оделась и вернулась домой. Подумала, что остается дней десять, может, немного больше. Не могла понять, мало это или много. Крохотная вечность.

На другой день она вошла в комнату, а Джаспер Гвин уже сидел в углу на стуле. Он был похож на музейного смотрителя, который приглядывает за каким-то шедевром современного искусства.