Андрей Лазарчук - Выживания не гарантирую

Он не объясняет, что именно понял. Если «завтра утром» – то это значит: сегодня вечером. Во всяком случае, до полуночи.

Если, конечно, он правильно разгадал замысел Дрозда.

Стрелки сошлись.

– И… я всё им рассказала. Я не смогла…

– Ничего, девочка. Уже всё нормально. Мы ведь так и условились с тобой, помнишь? Главное, что ты жива…

Он режет ножом веревки, мысленно просит Айну: обиходь, – и бежит вниз.

Полковник освобождает кого-то из пут. Он делает это медленно и обстоятельно. Рядом с ним Наполи. Смотрит.

…Лео Стражинский был человеком без отечества, зато с биографией. Уроженец Львова, призовой стрелок и мотогонщик, он в шестнадцать лет отправился в Испанию воевать с фашистами в интербригаде. После кровавой гибели Республики, проданной всеми, кто только мог рассчитывать поживиться на ее выморочном имуществе, Стражинский попал в лагерь на юге Франции, где и провел два самых нескучных года в своей жизни – поскольку именно там с ним познакомился итальянец Джино Чиаро, познакомился – и, можно сказать, возвысил до себя. Лео понял, каков этот мир на самом деле и ради чего есть смысл жить. Так он стал партизаном верхнего мира, Великого Города, одним из тех немногих, кто боролся с реальным врагом – не с пешками и даже не с ферзями, а с игроками, если так можно выразиться…

Нижнее тело Лео, хитро спрятанное в Африке, в Замбези, в одной из польских католических миссий, тихо занималось возделыванием сорго, а сам он наверху сражался за скорую победу. Из-за дальности расстояний он не навещал то свое тело, но достаточно регулярно получал от него обычные почтовые весточки.

То, что Джино оставил его, своего давнего проверенного товарища, здесь, не взял в Константинополь, – говорило о многом. О том, что Джино сомневался как в планах Дрозда, так и в самом Дрозде. Никогда он не говорил этого вслух, но Лео давно научился понимать его по уголкам губ. Этими уголками сказано было: следи, анализируй, думай; если Дрозд перейдет черту, убей его. Все же у Дрозда была скверная репутация. Вокруг него всегда слишком много не тех смертей.

А то, что Дрозд оставил его караулить пленных, не взял на ударную базу, – говорило о том, что Дрозд все это понял и держал в голове…

Когда дверь разлетелась и стремительное чудовище, похожее на рой циркулярных пил, ворвалось в коридор, Лео находился в уборной. Он как раз выходил из нее. Вернее, он приоткрыл дверь. И все увидел. И среагировал потрясающе четко: подпрыгнул, за что-то схватился, как-то расперся – и замер – под потолком, над дверью. И эта дверь разлетелась в щепы. В уборной никого не оказалось, а что автомат там лежал в углу – так что ж с того…

Через минуту он вынужден был мягко спрыгнуть. Сил уже не было удерживаться на гладких стенах возле раскаленной лампочки. Подобрал автомат, медленно-медленно, чтобы не клацал металл, оттянул затвор. Выглянул в коридор. Двое освобождали пленного. Если они обернутся… то будут на его пути к выходу, к воле. Лео не думал о том, что там его тоже может догнать стремительное визжащее чудовище. Нет. Там была свобода и жизнь. Он поднял оружие и послал экономную очередь в спины врагам: три пули он израсходовал на одного и три на другого…

Наполи переломился пополам и рухнул на пол настолько мгновенно, что это почти не было воспринято глазом: вот он стоял, а вот лежит, без каких-либо промежуточных положений тела. Полковник же сунулся вперед, обнял освобождаемого пленника и вместе с ним повалился – с грохотом и треском ломаемой мебели.

Штурмфогель и хотел бы, может быть, остановить свой бег, но не успевал. Он только успел развернуться плечом вперед – и врезался в противника…

Тот был сильнее и лучше обучен. Хотя автомат и отлетел в сторону, но уже через несколько секунд Штурмфогель оказался внизу, а противник оседлал его и давил, давил, давил сверху – и тонкое жало кинжала вдруг мелко затряслось перед лицом. Штурмфогель держал чужое запястье, миллиметр за миллиметром уступая чужой – более молодой – силе и плотному весу, но при этом не ощущая ничего: ни страха, ни трепета… Он пытался ударить коленом, вывернуться в сторону – короче, сделать то, что положено делать в такой ситуации. Совершенно бесполезно. Любое движение только ухудшало положение.

Надо было просто продержаться до тех пор, когда кто-нибудь не придет на помощь.

Противник тоже это понимал. Он давил, давил, давил всем весом, сотня его килограммов сошлась в одной точке – на острие клинка. И эта точка, спустившись немного вниз, дрожала около шеи Штурмфогеля. А потом все исчезло. Штурмфогель встал, ноги его тряслись. Все вокруг было в каких-то немыслимых кровавых ошметках. Перед ним стояла Хельга. По ней стекала кровь.

– Из… вини…

Штурмфогель махнул рукой. Рука была в крови. Он весь был в крови. Вся кровь, что билась в жилах противника, оказалась на нем. Штурмфогель шагнул вперед, наклонился…

Полковник был мертв.

– Папа… – прошептали сзади. Штурмфогель не посмел обернуться.

Но тот, кого полковник вольно или невольно прикрыл, защитил своим телом, мычал и ворочался, совершенно невредимый. Как и на Штурмфогеле, на нем была только чужая кровь.

Штурмфогель стянул с его головы черный мешок.

– О, боги, – сказал он. Голос подпрыгнул. – Еще и ты.

А вот в это Эйб не поверил!..

Девушка была еврейкой. Она никак не могла работать на СС. Поскольку «Факел» – один из отделов этого преступного синдиката убийц. Эйб мог поверить во что угодно – и даже в то, что Дрозд добросовестно ошибается, – но никак не в такой выверт естества.

И в то же время…

Нет, сказал он сам себе твердо. Это какой-то новый хитрый маневр Дрозда. Он что-то замышляет. Хочет подсунуть нам какую-нибудь свою креатуру, поскольку знает, что без девственницы мы сквозь единорогов не пройдем. Да, скорее всего так. Значит, и это лишь дополняет общую картину: нами хотят украсить поле битвы. Да, конечно. И славные партизаны-маки, спасшие американскую делегацию. Или французскую. Или еще какую. Или даже немецкую… да, спасшие немецких миротворцев… этакий символ окончания войны…

Все это, по большому счету, не укладывалось в голове.

Абадон, повторил он про себя, как заклинание. Абадон.

Ребята подгоняли на себя эсэсовскую форму, шагали по двору, салютовали. Ни хрена не похоже, подумал Эйб, и никогда не научиться нам так ходить и так держать себя… разгильдяи.

Но он знал, что идут они не на строевой смотр и что никто их там за настоящих немцев принять вовсе не должен…

Может быть, это не то место? Гуго еще раз сверился с картой, предусмотрительно разысканной на яхте. Какой-то дерьмовый полурусский язык… Да нет, место то самое. Характерный изгиб реки, гора, перекресток дорог, часовня, оливковая роща на низком обрыве, ферма… Правда, от фермы осталось лишь пожарище, черная печь с косо обломленной трубой да остов старинного трактора на железных гребенчатых колесах. Костры Гуго разводил именно там, неподалеку от пожарища, в довольно глубоких ямах, вырытых неизвестно для чего – чтобы сверху было видно, а от леса – не было. Но никто там и не пролетал над ними…