Ольга Швецова - Метро 2035: Бег по краю [litres]

Уже вот это несоответствие по объему напрягло Георгия Ивановича. «Тонна! Это же можно не только всю Москву в нирвану запустить, но и страну целиком, включая стариков и малолетних детей. А деньжищи-то какие баснословные!» Кто это будет транспортировать двадцать мешков с порошком, пускай и под прикрытием? Но самое примечательное, что среди мешков с «веществом», чем-то похожим на сахарную пудру, обнаружена неприметная картонная коробка с пятью килограммами пластида. «Странное сочетание – героин и пластид». Все в этой истории ему не нравилось. А потом Штольц наткнулся на неприметную бумагу – протокол экспертизы, и он замер от жуткой картины, которая теперь в полном объеме стояла у него перед глазами. «Заключение: Белый порошок, представленный на химическую экспертизу, является взрывчатым веществом циклотриметилентринитрамина». Огромная химическая формула не пугала, а вот коротенькое слово в скобках (гексоген) просто ввело в ступор. Посреди Москвы лежит тонна опасного взрывчатого вещества, о котором никто не знает. Теперь понятно, зачем пластид. Наверное, в качестве детонирующего взрывателя. Зачем нужно было такое огромное количество взрывчатки, незавершенное следствие умалчивало. Но главное, что все это, по нынешним меркам богатство, находится где-то в бескрайних подвалах «Петровки», было ясно. И следователь, который вел это дело, был в курсе, где хранится изъятое. А так как уничтожать «порошок», пока ведутся следственные действия, никто не собирался, а об этом проклятом протоколе экспертизы так никто и не успел узнать, то взрывчатка до сих пор ждет окончания следствия… или своего применения.

Георгий Иванович откинулся на спинку стула, отвел взгляд от пожелтевшего от времени документа, лежавшего на столе, и задумчиво уставился на лампочку. «Да, это бомба… причем во всех смыслах этого слова! Достаточно только информации, что Рейх владеет таким количеством гексогена, чтобы переменить расклад сил в метро». Но Штольц даже не сомневался, что Марк способен использовать взрывчатку. Причем не просто для демонстрации мощи, а максимально жестко, с наибольшей выгодой. Вся система Рейха построена на страхе и жестокости. Все проходят серьезную проверку на лояльность, несмотря на то, при каких условиях пришлось попасть на фашистские станции. Десять лет назад пришлось проходить эту проверку и Георгию Ивановичу Штольцу. И прожив десять лет среди этих людей, он понимал, что его проверка была в самой мягкой форме… практически формальной. Больно уж были заинтересованы в нем высшие чины Рейха.

Тогда… осторожно ступая по мокрому, только что вымытому мраморному полу, он последовал за черной прямой спиной Константина Ширшова – бессменного рейхсфюрера, перед которым расступались с почтением, не забывая вскинуть правую руку в приветствии с оглушительным воплем. Путь был неблизким, Штольц уже сожалел о покинутой им тишине библиотеки и книге Фридриха Ницше, которая так и осталась недочитанной. Серьезный вид начальника рейхсканцелярии не оставлял сомнений в том, что вероятность вернуться к прерванному занятию далеко не стопроцентная. Путь лежал в безраздельные владения СС: в тюрьму на станции Тверская, где наверняка ждало очередное испытание веры и преданности. Прежде чем Георгий Иванович увидел, что ему хотят продемонстрировать, обо всем успело предупредить обоняние – тяжелый запах, очень знакомый, неприятный…

На первый взгляд три человека стояли рядом, но один из них не смог бы удержаться в вертикальном положении, если б его не привязали за руки к стальной решетке. То, что было человеческим лицом, больше напоминало красно-черную распухшую маску. Кровь стекала по полуголому телу, под ногами уже набралась порядочная лужа, подсохшая, со свежими каплями сверху. Странно помятые ребра еще вздрагивали как-то неравномерно, поперечные красные полосы от ударов на боках отчетливо вырисовывались на бледной коже. Человек напоминал сломанный механизм, который никогда больше не будет функционировать, как прежде. Если вообще хоть как-то будет.

– Он сомневался… А вы сомневаетесь, Штольц?

Обыденный вопрос, будто рейхсфюрер интересовался, что сегодня планируется подавать на ужин. Георгий Иванович повидал немало окровавленных тел, это часть его жизни, а последний на его памяти растерзанный до неузнаваемости труп наблюдал не так давно, в застенках Красной линии. И хотя к этому сам Штольц руку не прикладывал, но процесс превращения здорового человека в бездыханную отбивную вынужден был наблюдать полностью. Отличие было небольшим – там уже бездыханное тело, а тут парень еще пока дышал. Пока…

Просто висит на веревках никто, и звать никак. Глупый, вероятно, молодой человек, который не владел собой должным образом, не смог выжить среди хищников – не соглащался с ними, протестовал против их бесчеловечных законов. Можно ли требовать он нелюдей стать людьми? Телу на крюке нужно было раньше об этом подумать и крепко помнить о том, что выживает сильнейший. Теперь ему лишь остается поскорей сменить этот несовершенный мир на другой, лучший, если таковой и вправду существует.

– Нет, не сомневаюсь.

«Не сомневаюсь. Ничуть. Просто ни единому слову не верю».

Рейхсфюрер внимательно наблюдал за лицом испытуемого, но там читалось только высокомерное превосходство живого над мертвым. Пока еще живого… Штольца бесполезно пугать кровопролитием. Нет, нужно придумать что-то еще, чтобы проверить, чужой боли недостаточно, а своей собственной он пока не заслужил.

– А вы готовы страдать за свои идеи, Георгий Иванович?

– А вы?

– Я, в отличие от вас, эти идеи создаю. И скорее заставлю страдать других, которые со мной не согласятся. Идеологическая составляющая очень важна для нас. Без нее общество мертво духовно.

– Любая попытка победить определенную идею силой оружия обречена на провал, если только борьба против враждебной идеи сама не примет форму борьбы за новое миросозерцание. И лишь когда против одного миросозерцания в идеологическом противостоянии и всеоружии выступает другое миросозерцание, тогда и насилие сыграет свою решающую роль и принесет пользу той стороне, которая сумеет его применить с максимальной беспощадностью, не считаясь с тем, что война не станет быстрой, – Штольц отчеканил увековеченную в книге мысль Великого фюрера, хоть и на свой риск переиначил некоторые слова, и взглянул на оппонента, постаравшись убрать подальше мысли собственные. Рейхсфюрер одобрительно кивнул.

– Хорошо. Тогда не будем откладывать практику. Особенно практику беспощадности.

И повел испытуемого дальше вдоль ряда камер и клеток. Развитая, отлаженная машина подчинения чужой воле здесь работала без сбоев и на полную мощность. Иначе не было смысла столько места отводить под тюрьму для узников. Рейхсфюрер остановился возле одной из клеток и указал рукой внутрь, приглашая тоже полюбоваться содержимым. Потом достал из кармана пистолет.