Ольга Швецова - Метро 2035: Бег по краю [litres]

– Вы никогда не будете уверены в том, что на своем месте, пока не займете место на самом верху. И к этому надо стремиться, иначе прекратится жизнь, движение к цели дает нам смысл существования. Ну, это уже излишняя философия! А вот мы по долгу службы обязаны давать цель другим, поддерживать движение к ней. Поддерживать его в правильном русле и правильном темпе, иногда применяя и силу. В этом задача СС Четвертого рейха. И, похоже, именно в таком контексте вы ее и понимаете…

Резидент вернулся в свой кабинет. Спина была мокрая, словно он на себе уже перетаскал все мешки с гексогеном. Несмотря на видимую легкость, с которой он провел разговоры с сильными мира сего и чему он был свидетелем, а скорее благодаря всему этому стечению обстоятельств, – он был полностью вымотан. Слишком высок риск начатой им игры и огромна ставка, поставленная на кон. Штольц понимал, что Рубикон перейден и мосты сожжены, а пепел от них развеян ветром или унесен бурными потоками своенравной реки. Дороги назад уже нет. Увлекательный бег по краю пропасти начался, и он всем нутром чувствовал, как набирает скорость колесо судьбы. Ускоряется так, что нельзя не только вернуться к исходной точке, а даже остановиться. Дороги не только часы, а даже секунды.

В помещении отдела никого не было. Георгий Иванович сел за стол и задумчиво взял в руки книгу со стихами немецкого философа. Да, он давно любил Шопенгауэра, с тех пор, как открыл для себя их колдовскую мудрость, часто цитировал по различным поводам, но никто не догадывался, что эта небольшая книжечка является кодом для шифровок. Где-то в тайных недрах Полиса сидит дешифровщик со вторым экземпляром столь редкой книги. Почему редкой? Это понятие подразумевает, что их мало, но они есть. Штольц был более чем уверен, что в метро сохранилось всего два экземпляра, это давало почти стопроцентную секретность. Сталкеры Полиса еще долго удивлялись, кому понадобился Шопенгауэр, да еще и в двух экземплярах. В прошлый раз он составлял донесение по пятому стиху на сорок пятой странице. Двоичная система: первая цифра – номер строки, вторая – номер буквы. Просто, даже пугающе незатейливо, но, не зная, какое стихотворение является кодом, расшифровать практически невозможно. Беда в том, что теперь обычный способ доставки донесения, который открывал дешифровщику код, в связи с закрытием туннеля на Боровицкую был недоступен. На этот случай у Ментора был экстренный код: сотая страница, первый стих. Он открыл томик на странице, и, пока в кабинете не было Федора, занялся составлением шифровки.

Очень выразительно в этой ситуации. Он попытался отгородиться от смысла стихотворения и сконцентрироваться на тексте шифровки. Но как в двух-трех рядах цифр передать тот огромный объем информации, то отчаянье человека, оставшегося в одиночестве, без помощи, в момент, когда она так необходима. Что теперь страдать? Он уже сделал первые шаги по полю боя и поразил первых противников, попавшихся под горячую руку. Кто сказал, что один в поле не воин? Полная чушь. Один может натворить столько, что и армиям не снилось.

Скатав тонкий лист папиросной бумаги с рядами чисел в трубочку, Георгий Иванович вложил его в пустую гильзу и, вставив на место пулю, покрутил собранный патрон, который стал сейчас тайником-контейнером.

Федор, заглянувший в отдел, застал шефа мечтательно улыбающимся и крутящим патрон между пальцами, словно это была барабанная палочка.

– Ой, шеф, а я не знал, что вы так умеете. Научите? – Адъютант даже засмотрелся на плавные, но точные движения длинных пальцев начальника. Такое ощущение, что патрон прилипает к ним.

– Научу, – улыбнулся Георгий Иванович уже помощнику. – Федя, а где твоя супруга?

– Катя? – обер-лейтенант смутился. – В палатке.

– Многоженство у нас пока запрещается, так что именно Катя… То-то я смотрю, ты в отделе почти не показываешься. А еще сомневался. Сходи за ней – у меня дело к вам обоим.

«Определенно Катя на него положительно влияет, выбивает из него эту нацистскую дурь, как пыль из ковра. Вон он уже и на имя свое не обижается. А раньше вон как ерепенился! Всегда поражался силе женского влияния на нас – сильный пол. Вот как это у них получается? Ведь переиначат все в голове мужика с точностью до наоборот, да так, что он будет полностью уверен, будто это его собственное решение. И зачем им эта эмансипация? У них же есть более сильное оружие – это женские слабости и женская логика, то есть полное ее отсутствие, и она, эта логика, как ни странно, приводит к весьма действенным результатам. А все остальное доделываем мы – мужчины, как указывает нам милый пальчик, лишь бы эти губки не поджались с укоризной или обидой».

С этими мыслями он проводил взглядом унесшегося выполнять поручение адъютанта.

Можно ли довериться им? Вот вопрос из вопросов. Перспективная, умная, но больно уж юная девчонка и исполнительный, крепкий, но по уши влюбленный балбес. Эти мысли терзали Георгия Ивановича, вводили в сомнения. Он смаковал их с разных сторон, но каждый раз приходил к выводу, что выбора-то у него, по большому счету, нет. Ребят надо спасать, иначе после исполнения задуманного они первые попадут под удар, да и донесение, кроме этих двух влюбленных почтовых голубков, доставить некому.

Катя сомнений не вызывала, как и ее пропавший брат. Но вот Федя Шмольке… Выросший среди свастик, лозунгов и культа национализма парень впитал эту атмосферу слишком сильно. Впрочем, грош бы цена аналитику Рейха, не знай он о своем адъютанте больше, чем тот – сам о себе. Никогда Федор не посещал публичных казней по собственному желанию, а если приходилось, не тошнило его со страху и от брезгливости. Убийство было парню неприятно. Убийство заведомо беззащитного и безоружного, и одно это уже обнадеживало. Федору неприятен страх, расползавшийся по станции после каждого такого расстрела или повешения, способствующий дисциплине и порядку, но не внушающий любви… А любить ему, видно, очень хотелось, потому с таким энтузиазмом и взялся опекать Катерину. Федор хотел быть мужчиной, защитником, а не кичиться принадлежностью к зондеркоманде. Немногим удавалось внушить и страх и уважение одновременно, и самым молодым из них был Макс Вайзер, лишенный жалости не только к людям, но и к самому себе. Адъютант пока еще топтался в начале пути… Не решался сделать последний шаг, после которого уже не вернуться обратно. Но полностью полагаться на свои догадки нельзя. Штольц выдвинул ящик стола, снял с предохранителя лежавший там ПМ.