Роман Корнеев - Мятеж

Створки шлюза разошлись нехотя, донося до Судьи странный безжизненный запах атмосферы гигантского крафта. Словно перед ним вскрыли пролежавший столетие в земле ящик с инструментами. Отсыревшее железо и синтетическое масло — так пахло внутри шлюпки «Цагаанбат».

— Ваша честь Судья Энис [109] Здесь и далее встречаются отсылки к романам «Время жизни» и «Время смерти». ?

Говорившего было плохо видно в контрсвете. Флотский, из-за привычки к пониженной гравитации весь какой-то вытянутый, в обычной рабочей униформе.

— Так точно.

— Я рад, что вы здесь. Вижу, у вас были свои причины для этой встречи. Вы нужны нам.

Тренированная память Судьи зашевелилась. Зуд узнавания был нестерпим, но пока ничего не выходило.

— Но зачем? Я сложил с себя полномочия Судьи.

— Это неважно, вы нам нужны не как Судья, а как свидетель.

— Свидетель чего?

— Пройдёмте на борт, этот разговор лучше продолжить там. Нас ждут.

— Ждут… но я понятия не име…

И тут он узнал говорившего. Семьдесят лет прошло. Но он всё равно его узнал. А значит, на борту «Цагаанбат»…

— Мы не могли вот так просто расстаться, да?

Что-то мелькнуло в этих глазах. Мелькнуло и пропало за дрожанием саккад.

— Да, наша встреча отнюдь не случайна, но будьте вольны в ваших поступках — если предложение в итоге вас не заинтересует, мы вас вернём обратно на Имайн или доставим, по возможности, в любую другую точку Содружества на ваш выбор. И у вас будет время сделать свой выбор осознанно. Так что, вы готовы обсудить интересующий нас вопрос? Решайте, у нас очень плотный график.

Судья усмехнулся про себя. Они не меняются.

— Свидетель, значит… Неужели другого кандидата не нашлось?

— Вы знаете, нам зачастую приходится импровизировать. И сейчас времени особенно мало. Так вы готовы выслушать детали?

— Детали? Да, готов.

Почему ему вновь показалось, что на плечи начинает давить треклятая мантия?

Всё моё естество дышит яростью.

Такой глубокой и безмерной, что я поневоле начинаю опасаться за немногие бытовые предметы, что меня окружают. Кажется, что в том месте, куда падает мой горящий огнём взгляд, секунду спустя на самом деле начнёт пузыриться металл и оплывать полимеры. Взгляд не выдерживает, срывается, прыгает дальше, снова и снова убеждаясь, что все опасения напрасны, но всё равно по-прежнему ничему не веря.

Впрочем, в этой игре заключена своя толика горького юмора — судорожные сокращения глазных мышц в действительности никак не могут повлиять на то, что случится с окружающей меня вселенной, но сама вселенная целиком — на самом деле во всей своей полноте подчинена тому, кто порой не в состоянии усмирить даже собственную биологическую оболочку. То есть мне.

Выпусти я свой гнев из-под контроля хоть на секунду, хоть на тысячную её долю, от моего корабля не останется ничего, кроме облака перегретой плазмы. Слишком велика запертая во мне энергия, слишком много она требует сил для удержания себя в узде. Иногда наступает момент, что воплощению катастрофического сценария может противиться лишь моя собственная, биологическая природа, и тогда я вновь чувствую, что жив.

Так обычное человеческое чувство самосохранения не позволяет мне утрачивать контроль над собой. А глаза… глаза пусть смотрят, куда хотят.

Мои истинные органы чувств, если подумать, вообще иной природы, нежели у собственного физического носителя. Мерцающая во мне искра видит, осязает, слышит, чувствует одним из сотни даже не придуманных для этого глаголов, ощущая пространственный континуум во всей его полноте одновременно.

А значит, настоящие живые глаза с доставшимися от биологических предков глупостями вроде вывернутой сетчатки или бельма зрительного пятна прямо посредине поля зрения были мною попросту не востребованы. Но даже будучи собой, я оставался во многом ещё и человеком. А значит, предпочитал бесполезное всемогущему. И ничего не мог с этим поделать.

Пусть моя искра продолжает наматывать на себя тераджоули рассеянной вокруг энергии, что мне с того. В конце концов, у нас с ней разные цели, там, где она различает лишь копошение крошечных комочков разномастных декстро-оптических азотно-углеродных изомеров, плавающих в солевом растворе, я по-прежнему вижу живых людей, их судьбы, страхи, устремления, привязанности. Их жизнь.

И именно люди вызывают к жизни мой гнев.

С ними сложно иметь дело, они постоянный источник разочарований, они умудряются сочетать неспособность к хоть сколько-то последовательному поведению и постоянное стремление приняться попусту, на ровном месте доказывать собственную самостоятельность. Они как дети. Большие жестокие дети, которые забыли вырасти, потому что настоящего детства у них никогда и не было. Даже те из них, кто взрослел на поверхности обитаемых миров и действительно знал, что такое отец с матерю, что такое рассвет в горах или закат на берегу океана, даже они зачастую не могли найти в себе сил перерасти собственную природу, так что, покидая пределы родного мира, они тут же напрочь теряли всякую способность к самостоятельному развитию индивида, подобно личинкам, забывшим про собственное имаго на том простом основании, что они и в текущем виде обладали способностью свободно размножаться, пожирая всё вокруг.

Как показала катастрофа Века Вне, человечество оказалось органически неспособно к пребыванию в космосе, но других вариантов выживания у него всё равно не было. Оно должно было стать космической расой и начать самостоятельно бороться за жизнь, потому что альтернативой было лишь тотальное ничто. Закуклиться в собственном секторе, как то сделали ирны, мы не смогли. Мы.

Я засмеялся про себя.

Не было никаких «мы». Это Первый мог себе позволить блажь пребывания в плену подобных иллюзий. Я — Воин, и мне эта точка зрения чужда.

Для меня человечество — лишь инструмент, при помощи которого я кую собственную дорогу в будущее. Я учу их выживать, да что там, я заново учу их мыслить. Делать из толпы безумцев мыслящую расу — тот ещё труд.

Вокруг меня роятся тысячи крафтов, готовые по первому приказу вступить в бой. Но у их капитанов нет ни малейшего представления, что это за бой, зачем он. Им это не интересно. Раса тактиков. Они сумели достичь только этого. Стратегия по-прежнему была им недоступна.

Теперь я устало вздыхаю, и это получается почти по-человечески.

Когда мы, настоящие «мы», прозрели, внезапно выяснив, что у нас на руках целый народ безвольных наркоманов, только и жаждущих, что очередной дозы Песни Глубин? Я не смог бы назвать точной даты, но это было ещё на Старой Терре, когда не пришли спасители, не пришли и те, от кого должно было нас спасти. В тот момент людям было всё равно, что будет завтра, поскольку они уже не помнили, что было вчера. И при этом жутко боялись смерти.