Константин Калбанов - Бронеходчики. Гренада моя

– Р-рауль, т-тише. Т-тише, ч-чертяка, – отчего-то заикаясь, произнес Григорий.

– Что? Что не так? Ты ранен? – тут же отстранился механик.

– Г-го-олова болит. С-сильно.

С переднего края донеслись винтовочные выстрелы и пулеметные очереди. Не иначе как противник осознал, что броня сейчас для них, по сути, ловушка, и солдаты поспешили десантироваться, атакуя обороняющихся в пешем порядке. Не такая уж и глупая идея. Тем более если экипажи додумаются опустить свои машины пониже, а десант станет наступать, укрываясь за ними, как за бронетягами.

– Что с головой? У тебя кровь! – заметив кровотечение из ушей, едва не выкрикнул молодой человек.

– Д-да т-тихо ты. Ме-эня, похоже, к-контузило.

– Ага. Хорошо, – проговорил Рауль уже значительно тише.

Как следствие, пропали и болезненные ощущения. В смысле от его воплей, конечно. Какофония боя неизменно вносила свою лепту. Но это все же куда менее болезненно, чем от криков испанца.

– Вы ложитесь, – все же вспомнив о субординации, перешел на «вы» Рауль.

Старший механик помог ему улечься, подложил под голову шлемофон. Хм. И впрямь так полегче. А ведь помнится, еще в рубке Азарову хотелось отдохнуть. Похоже, его тело, и больная голова в частности, чувствует, в чем он сейчас нуждается больше всего.

– Знаете, господин подпоручик, я вот смотрю, как русские сражаются у нас в Испании, и даже не могу представить, как же вы тогда будете драться за свою родину. Ненавидите друг друга, обзываетесь, грозитесь, но всегда деретесь как никто другой.

– Не-э з-знаю, Рауль. Н-наверное, это и й-есть русский характер. Любить – так без остатка, не-энавидеть – т-так всей душой, а сражаться – та-ак д-до последней к-капли крови.

– Красиво сказали.

– Это да. С-со-обрал в кучу все самое вы-ыс-соко-опарное, что п-пришло на ум.

– Как вы сказали?

– Не-э забивай себе голову, – вслушиваясь в перестрелку, ответил Григорий. – П-похоже, пальба затихает. А, Р-рауль?

– Да, похоже.

– Тогда помоги-ка м-мне. Н-нужно уходить отсюда. Н-наверняка сейчас опять начнут у-ут-тюжить артиллерией. А эт-то еще что такое? Го-осподи, зан-няться же нечем.

Азаров вперил удивленный взгляд в кинооператора. Будь у него все в порядке с ушами, то уже давно услышал бы стрекот работающей камеры. Военный корреспондент, приникнув к видоискателю, снимал происходящее. И судя по его улыбке, он чрезмерно доволен самим собой и той картинкой, которую успел ухватить.

Впрочем, каким бы фанатиком своего дела он ни был, отсняв момент, когда испанец, подставив плечо, повел прочь изможденного пилота, корреспондент выключил аппарат, закрыл крышками все три объектива и поспешил на помощь механику. В том, что вот-вот вновь начнется артобстрел, он тоже не сомневался. И лучше бы побыстрее отдалиться от передовой. Вот пристроит отснятый материал в безопасном месте, а тогда уж и вернуться можно.

Снаряд разорвался настолько близко, что бронированный вагон ощутимо тряхнуло. Стоявший на столе стакан в подстаканнике наконец добрался до края столешницы и свалился на пол, огласив помещение звоном битого стекла. На фоне творящегося вокруг форменного ада этот довольно мирный звук воспринимался как инородный.

Станция в настоящий момент подверглась массированному артиллерийскому обстрелу. Наличие крупных калибров и интенсивность обстрела указывали на участие нескольких бронепоездов со стапятидесятимиллиметровыми орудиями. Наверняка подтянули и гаубичные батареи.

– Лев Давидович, прибыл вестовой с позиций бронепоездов! – вбежав в вагон, выкрикнул мужчина с красной звездой политработника на обшлаге.

– Что там? – не ожидая ничего хорошего, спросил Троцкий.

– Налет штурмовой авиации. Зенитным огнем сбили четыре самолета. Но противнику удалось разбомбить железнодорожное полотно в трех местах. Все пять бронепоездов отрезаны и практически лишены возможности маневра.

– Та-ак, – недовольно выдал Троцкий.

Меж тем обстрел вдруг прекратился. Идеолог мировой революции вперил вопросительный взгляд в генерала Миаху главнокомандующего вооруженными силами Центрального фронта. Тот сохранял удивительное спокойствие и присутствие духа. Да и можно ли ожидать иного от человека, одним своим видом внушавшего уверенность бойцам, когда год назад националисты уже копошились на окраинах Мадрида?

Миаха был посредственным военачальником, но отличался беспримерной личной храбростью. А еще имел хорошее чутье, что позволило ему сделать максимально возможную политическую карьеру. Выше только кресло премьер-министра. Но генерал считался ярым сторонником занимавшего этот пост Негрина и оставался предан ему даже в самых сложных ситуациях.

Однако нельзя отрицать того, что положение главы республики еще никогда не было столь шатким, как с появлением в Испании Троцкого. Этот человек обладал таким авторитетом и харизмой, что… Нет. Возглавить правительство ему все же не светит. Подобное не примут не только партии, но и народ. А потому ему понадобится тот, при ком он займет место серого кардинала. Негрин слишком сблизился с Российской империей и отдалился от левых партий. Не только в личном плане, но и потянул за собой своих соратников из Испанской социалистической рабочей партии.

В такой ситуации нужна была новая политическая фигура, которая бы устроила всех. Образ генерала Миахи померк, но его роль в обороне Мадрида и разгроме итальянцев у Гвадалахары, пусть и преувеличенная, не забыта. Один, даже незначительный, успех, и его образ удастся раздуть до размеров, достаточных для смещения Негрина.

Наступление на город Брунете в конечном итоге привело к победе. Но та стала возможна лишь благодаря решительным действиям Русского добровольческого корпуса. И замолчать этот факт не получилось. Слащев и Негрин подобающе к этому подготовились. Пусть в их частях и нет политработников, с агитацией и пропагандой у них все в порядке. А главное, акция была спланирована настолько хорошо и имела столь крупные масштабы, что о роли Миахи и интербригад лучше было не упоминать вовсе. Ибо от этого мог приключиться только вред.

Требуется новое достижение. Причем непременно с интернационалистами на острие удара. Да так, чтобы не оставить белогвардейцам и шанса приписать себе хотя бы часть триумфа. Помнится, при обороне Мадрида, когда над городом нависла опасность захвата, родился лозунг: «Но пасаран!» «Они не пройдут!» После того как столицу удалось удержать, среди интернационалистов взвился новый лозунг: «Пасаремос!», – что означало: «Мы пройдем!»

Этот призыв зазвучал с новой силой, когда началось наступление на Брунете. Но по мере того как интербригады и другие части республиканцев откатывались назад, этот лозунг быстро стих. С вступлением же в дело добровольческого корпуса все громче звучал другой: «Русские идут!» Но сейчас Троцкий решил, что пришло время во всеуслышание вновь выкрикнуть в лицо врагам по обе стороны фронта гордое «пасаремос». И на фоне проведенной подготовки к наступательной операции это должно зазвучать особенно весомо.