Анджей Сапковский - Божьи воины [компиляция; с иллюстрациями]

Монахи церкви Тела Господня запели второй из трех псалмов сексты. «Надо поспешить, — подумал Рейневан. — Как только они начнут capitulum и далее — Kyrie , но ни минутой позже, — Адель должна исчезнуть с территории больницы. Ее здесь никто не должен видеть».

Рейневан поцеловал Адель в бедро, а потом, воодушевленный пением монахов, вдохнул поглубже и погрузился в нард и шафран, в аир и корицу, в мирру и алой с лучшими ароматами [21] почти точный пересказ 14-го стиха 4-й главы «Песни Песней» Соломона. . Напружинившаяся Адель протянула руки и впилась ему пальцами в волосы, мягкими движениями бедер помогая его библейским начинаниям.

— Ох, ооооох… Mon amour. Mon magicien. [22] Мой волшебник ( фр .). Божественный мальчик… Чародей…

«Уже третий псалом, — подумал Рейневан. — Как же летят мгновения счастья».

— Reververe [23] Повернись ( фр .). , — промурлыкал он, опускаясь на колени. — Повернись, повернись, Суламиточка…

Адель повернулась, опустилась на колени и наклонилась, крепко ухватившись за липовые доски изголовья и подставив Рейневану всю обольстительную прелесть своего реверса. Афродита Каллипига — подумал он, приближаясь к ней. Античная аналогия и эротическая картинка сделали свое дело: приближался он не хуже недавно упомянутого святого Георгия, атакующего дракона направленным копьем. Стоя на коленях позади Адели, будто царь Соломон за одром из дерева ливанского, он обеими руками ухватил ее за виноградинки Енгедские [24] «Песни Песней», 1; 13. .

— С кобылицей в колеснице фараоновой [25] Там же, 1; 8. , — прошептал он, наклонившись к ее шее, прекрасной, как столп Давидов [26] Там же, 4; 4. . — Я уподоблю тебя, возлюбленная моя.

И уподобил. Адель крикнула сквозь стиснутые зубы. Рейневан медленно провел руками вдоль ее мокрых от пота боков, взобрался на пальму и ухватился за ветви ее, отягощенные плодами. Бургундка откинула голову, как кобыла перед прыжком через препятствие.

Груди Адели прыгали под руками Рейневана, как два козленка-двойни серны. Он подложил вторую руку под ее гранатовый сад.

— Duo… ubera tua , — стонал он, — sicut duo… hinuli capreae gemelli… qui pascuntur… in liliis… Umbilicus tuus crater… tornatilis numquam… indigens poculis… Venter tuus sicut acervus… tritici vallatus lillis…

— Ах… аааах… аааах, — поддерживала контрапунктом бургундка, не знающая латыни.

Монахи пели. А Рейневан, целующий шею Адели фон Стерча, ошалевший, очумевший, мчащийся через горы, скакавший по холмам, saliens in montibus, transiliens colles , был для любовницы словно юный олень на горах бальзамовых. Super montes aromatum .

Дверь распахнулась от удара с такими грохотом и силой, что, сорвавшись с петель, вылетела в окно. Адель тоненько и пронзительно взвизгнула. А в комнату ворвались братья Стерчи. Сразу было ясно: это отнюдь не дружеский визит. Рейневан скатился с кровати, отгородившись ею от незваных гостей, схватил одежду и торопливо принялся натягивать на себя. Это частично удалось, но только потому, что лобовую атаку братья Стерчи направили на невестку.

— Ах ты проститутка! — зарычал Морольд фон Стерча, выволакивая голую Адель из постели. — Ах ты тварь паскудная!

— Ах ты дрянь развратная! — подхватил Виттих, старший брат. Вольфгер же, второй по возрасту после Гельфрада, даже не раскрыл рта, смертельная ярость лишила его дара речи. Он ударил Адель по лицу. Бургундка вскрикнула. Вольфгер ударил снова, на этот раз наотмашь.

— Не смей ее бить, Стерча! — закричал Рейневан голосом ломким и панически дрожащим от парализующего чувства бессилия, вызванного полунатянутыми штанами. — Не смей, слышишь?

Восклицание подействовало, хоть и не совсем так, как он ожидал. Вольфгер и Виттих, на минуту забыв о неверной невестке, подскочили к Рейневану, и на него посыпались тычки и пинки. Вместо того чтобы защищаться, он сжался под градом ударов и упорно продолжал натягивать штаны, словно это были и не штаны вовсе, а какие-то волшебные, способные оградить и спасти его от ран доспехи, заколдованный панцирь Астольфа или Амадиса Галльского. Уголком глаза он увидел, что Виттих выхватывает нож. Адель взвизгнула.

— Не здесь, — буркнул на брата Вольфгер. — Не здесь!

Рейневан сумел подняться на колени. Виттих, разъяренный, бледный от бешенства, подскочил и хватанул его кулаком, снова свалив на пол. Адель пронзительно закричала, крик оборвался, когда Морольд ударил ее по лицу и рванул за волосы.

— Не смейте… — простонал Рейневан, — ее бить, мерзавцы!

— Ах ты сукин сын! — рявкнул Виттих. — Ну погоди!

Он подскочил, ударил, пнул раз, другой. Но тут его остановил Вольфгер.

— Не здесь, — повторил он спокойно, и было это спокойствие зловещее. — На двор его. Заберем в Берутов. Девку тоже.

— Невиноватая я! — завыла Адель фон Стерча. — Он меня околдовал! Очаровал! Это волшебник! Le sorcier! Le diab… [27] Чародей! Дья… ( фр .)

Морольд ударом по лицу не дал ей договорить и буркнул:

— Заткнись, гулящая. Еще успеешь накричаться. Погоди малость.

— Не смейте ее бить! — вскричал Рейневан.

— Ты тоже, — угрожающе спокойно добавил Вольфгер, — еще успеешь накричаться, петушок! А ну на двор их.

Спускаться с мансарды надо было по довольно крутой лестнице. Братья Стерчи просто скинули оттуда Рейневана, он свалился на лестничную площадку, разломав при этом деревянные перильца. Не дав подняться, они снова схватили его и вышвырнули прямо на двор, на песок, украшенный испускающими пар свежими кучками конских яблок.

— Гляньте-ка! Нет, вы только гляньте, — проговорил державший лошадей Никлас Стерча, почти мальчишка. — И кто это тут к нам свалился? Никак Рейнмар Беляу?

— Грамотей мудрила Беляу, — фукнул, останавливаясь над поднимающимся с песка Рейневаном, Йенч Кнобельсдорф по прозвищу Филин, кум и родня Стерчей. — Языкастый мудрила Беляу!

— Поэт сраный, — добавил Дитер Гакст, еще один дружок семьи. — Тоже мне Абеляр!

— А чтоб доказать ему, что и мы не лыком шиты, — сказал спускавшийся с лестницы Вольфгер, — поступим с ним так же, как поступили с Абеляром, пойманным у Элоизы. Тютелька в тютельку так же. Ну как, Белява? Как тебе нравится стать каплуном?

— Отъ…сь, Стерча.

— Что? Что? — Вольфгер Стерча побледнел еще больше, хоть это и казалось невозможным. — Петушок еще решается раскрывать клювик? Осмеливается кукарекать? А ну дай-ка кнут, Йенч!