Александр Афанасьев - Однажды в Америке

– Вот, смотри.

Черный, старый седан. Цены на стекле нет.

– «Форд Интерсептор» 2011 года – последний выпуск. Движок четыре и шесть, усиленный, усиленная подвеска, бампера таранные, хотя ни спереди, ни сзади этого незаметно. Стекла усилены пленкой, в дверях броня, в багажнике броня, плюс я лампы-вспышки назад поставил.

Поль открывает дверь.

– Смотри, в салоне никаких дыр, машина в скрытом патруле работала. Пробег девяносто тысяч, но в основном по городу, аварий не было. Обслуживалась вовремя.

Еще бы, за те деньги…

– Сколько?

– Тебе за четыре девятьсот.

– За девятилетнюю машину?

– Ты же понимаешь, что это не просто машина. Такие сейчас не найдешь, рамные, это последний выпуск. «Шевроле», что сейчас предлагают, – это не то уже. Кроме того – это старая модель, потому тут электроники минимум, никакого обмена, ничего. И это ты тоже знаешь.

Да, знаю.

– Обратно потом тебе продам?

– Да без проблем.

Еще одно преимущество этой машины – копы знают, что на таких машинах ездят их коллеги и потому не прикапываются. Хотя купить подержанную полицейскую машину, если на ней нет знаков «полиция» и мигалок, – законно.

Я начинаю считать деньги. В США на оплату наличными смотрят косо, но тут меня знают.

Из Большого Яблока я махнул в Кирьяс-Джоэль.

Кирьяс-Джоэль – это небольшой город в штате Нью-Йорк, всего в часе езды от Манхэттена. Город очень необычный: скажите мне, в каком еще городе США нет Интернета, нет сотовой связи, мужчинам и женщинам нельзя ездить в одном автобусе, а в чужака просто кинут камнем. Правильно, такое есть только здесь. Потому что это не просто город, это место жительства общины ультраортодоксальных евреев, и тут они устанавливают правила. Вы либо подчиняетесь им, либо уезжаете.

Что самое необычное – местные ортодоксы поддерживают… Палестину – вон флаг висит. По их убеждениям, до прихода Мессии еврейское государство создавать нельзя и те, кто создал Израиль, – преступники в глазах бога.

Как-то так…

А так город как город – непривычно тихий, почти без рекламы. Застройка тут типичная «субурбовская» – кондоминиумы на два-три этажа, из легких конструкций. Зимой, должно быть, у них за отопление нагорает…

Хотя, может, у них какое-то общинное отопление.

Полно автобусов. У дверей микроавтобусы и большие джипы, часто встречаются «Форд Эконолайн» и «Шевроле Субурбан»: мой джип как раз вписывается в общую картину. Восемь-десять детей здесь не редкость.

И я понимаю, почему Боб назначил встречу именно здесь – здесь почти невозможно следить, любой чужак будет мгновенно вычислен, и начнется скандал. Никому не нужны проблемы с ортодоксальными евреями, потом от грязи не отмоешься. Интернета тоже нет. Интересно, у кого он залег…

Ответ на этот вопрос я получил почти сразу: на перекрестке, как только я остановился на красный свет, на подножку прыгнул пацан лет тринадцати. Одетый как хасид – черные брюки, рубашка…

Окно не опускалось, я включил интерком.

– Гут шабес [34] Приветствие на идише. Связано с тем, что среди жителей Кирьяс-Джоэля много потомков репатриантов еще начала прошлого века, а тогда разговорным был идиш, а не иврит. Дословно: доброй субботы. . Вы Алек?

– Допустим.

Про себя я подумал, что это не провокация. Не может быть такого.

– Вам привет.

– От кого?

– От моего отца. Он приглашает вас разделить трапезу.

– Почему твой отец решил, что я голоден?

– Потому что его друг сказал ему об этом. Друг по имени Боб.

О как. Я разблокировал дверь.

– Садись с другой стороны.

Немного попетляв по городу, мы подъехали к неприметному трехэтажному кондоминиуму, над довольно крутым обрывом холма. У кондоминиума стоял «Шевроле Субурбан» и почти новая «Хонда Аккорд». Я насторожился.

– Машины чьи?

– Моего отца, – охотно пояснил паренек, – а это моей сестры, она в городе живет. Совсем гойкой стала.

…

– Ну что же ты. Идем.

– Подожди. Сумку из багажника возьму.

Сумка – или даффлбэг – была «тревожной», такая есть у многих, кто занимается нашим ремеслом. В сумке автомат «Кольт-Коммандо» с глушителем, два «Зиг-Зауэра», сорок пятый и девятимиллиметровый, «Рюгер Амфибия-22» с глушителем, бронежилет скрытого ношения, но под третий класс, навигатор, несколько сотовых, обычных и бернеров, нож и мультитул ну и так… по мелочи. То, что я убрал, – это документы, не нужны они мне, а вот деньги оставил.

Это все для Боба.

Бросив сумку на плечо – ее можно и так носить, а еще так удобнее выхватить пистолет, – я пошел за парнишкой. Тот открыл дверь, но внутрь меня не впустили, вместо этого вышел пожилой человек, на еврея не похожий.

– Здравствуйте.

– Здравствуйте, – на автомате ответил я, и только потом понял, что говорил на русском.

Человек рассматривал меня.

– А вы похожи.

– На кого?

– На вашего отца…

Тесен мир…

Дом был большим. Как и положено евреям-ортодоксам, у которых в семьях по несколько детей.

Три этажа, две веранды – открытая и закрытая. По открытой веранде или балкону можно легко опознать жилье для евреев – у них есть какой-то праздник, из-за которого они несколько дней в году должны жить без крыши над головой. Вот они и живут прямо на балконе.

Дом был почти пуст, большая семья разъехалась, дети выпорхнули из гнезда. Судя по фотографиям, они не были ортодоксами.

Двенадцать детей.

В этом я мог только позавидовать евреям-ортодоксам. У них-то с рождаемостью все в порядке – тут и двадцать детей в семье не редкость. Интересно то, что еврейские женщины спокойно рожают и в сорок, и в сорок пять лет. Бывает так, что мать соревнуется со старшей дочерью в том, сколько детей она родит.

Есть два пути в жизни. Первый – увековечить себя в чем-то. Совершить подвиг, написать книгу, проявить себя в политике. И второй – продлить жизнь своего народа, дать жизнь как можно большему количеству детей. Мы все больше выбираем первый путь. Но кто-то выбирает и второй, и еще неизвестно, что будет лет через пятьдесят с нами и с ними.

Дело шло к вечеру, я просто сидел в комнате и ничего не делал, а что тут делать, если ничего нет? Потом меня позвали к столу – еда была простая, американская, но явно приготовленная по правилам кошрута, который здесь никто не отменял.

Владельца дома звали Николас Герман, и он, судя по всему, знал моего отца куда лучше, чем знал его я сам…

Альбом лежал на моих коленях – солидный, тяжелый, в коленкоровой обложке. Альбом, который делали на выпускной. Плотный картон, по одной фотографии на странице. Потемневшие от времени фото…

Настоящие, не цифровые фото.

– Это университет. Это ваш отец, а вот это – я…

Я смотрел на фото… восемьдесят пятый год. Господи, восемьдесят пятый год. МИМО – Московский институт международных отношений. Тогда он еще так назывался – не МГИМО. Как говорил отец – думали мимо́ – а получилось ми́мо.