Николай Бахрошин - За пять минут до

Бабай помнил: когда-то по молодости он попытался представить себе, что такое ад. Нет, верующим он не был даже в те наивные времена, когда мечтал о карьере историка и не умел стрелять быстрее других. К вере юный Антоша Бабайцев относился со снисходительным скепсисом, как к престарелой бабушке, которая когда-то растила и холила, но теперь откровенно съезжает в маразм. Но задумывался. И пришел к выводу, что ад (если он есть) – это не кипящие котлы, огонь и скрежет зубовный. Настоящий ад – это лед пустоты и кромешное одиночество. Безнадежность, умноженная на бесконечность, – вот он, ад.

Почему вспомнилось? Напоминает сегодняшний сон, чтоб его! «Вот такая дребедень – целый день, целый день», – неожиданно выплыл в памяти стишок из детства.

Отгоняя мысли (этому он научился за долгую жизнь – отгонять мысли, как дело ненужное и, по сути, вредное), Бабай повертел головой, оглядываясь.

Машины подъезжали к городу. Ночь уже наступила, но темно не было. Большая полная луна, проскальзывающая сквозь облачные лохмотья, заливала своим мертвенным серебром дома, деревья и частоколы заборов, причудливо рассыпанных по местным холмам. Тоже – северная Швейцария! – скривился Бабай. Дыра дырой, и заплаты на небе!

– Ну-ка останови, Вано, – вдруг приказал он.

– Здесь?

– У церкви.

Джип послушно вильнул к обочине. Следом, видел Бабай, притормозила вторая машина. Он открыл дверь, тяжело сполз с сиденья, размял затекшие ноги. Бросил короткое: «Ждите!» и зашагал к кованой ограде, спиной чувствуя недоумение подчиненных.

Да пошли они!

Небольшую церковку при въезде в город он замечал, конечно, не раз и не два. В городе церкви больше, богаче, их тут вообще много, но эта первая на пути. Явно не новодел, хотя после ремонта. «Храм Воскресения Христова», даже знал Бабай. Или сказал кто-то, или сам мельком прочитал, проезжая.

За оградой он помедлил, оглядывая небольшую ухоженную территорию с елочками и аккуратно стриженными газонами. Снизу церковь подсвечивали прожекторы, делавшие ее больше и значительней, чем при дневном свете.

Без особой надежды Бабай дернул дверь – оказалось, открыто. Он вошел. Запоздало вспомнил, что перед входом положено перекреститься. Перекрестился уже внутри.

В церкви показалось темней, чем на улице, несмотря на свечи перед иконами и приглушенную электрическую подсветку. Тихо и пусто, лишь в углу возилась старая баба, что-то оттирая линялой тряпкой.

И чего он сюда пришел?

– Свечку поставить? За упокой небось? Щас продам, – невнятно прошепелявила баба, не оборачиваясь.

– Почему сразу за упокой? – нахмурился Бабай.

– Тогда – за здравие. Щас продам.

Навязчивость сервиса заставил его улыбнуться. Все правильно, пришел – купи. Даже не станешь пенять на новые времена – торговый дом «Бог, Сын и Дух Святой» третье тысячелетие держит рынок бессмертия.

Баба, наконец, оторвалась от тряпки.

– Давать свечку-то? Купишь?

– Ты кто, старая? – снисходительно спросил Бабай. И только тогда рассмотрел, что перед ним мужик. И не старый, просто как кукла закутанный. Где только собрал тряпье…

– Х… – тот неожиданно подавился, заперхав горлом. Глянул на посетителя неожиданно цепко. – Харон меня кличут.

Прозвучало все так же невнятно, но Бабай расслышал. Вздрогнул всем телом, как от удара током.

Харон! Перевозчик душ в царство мертвых!

– Харон… – растерянно выдохнул Бабай, чувствуя нехорошее движение в животе и ватную слабость в ногах.

Этот, в тряпье, вдруг еще раз хекнул, разинул пасть во всю ширь. Как показалось – огромную нечеловечески, с частоколом желтых кривых зубов. Бабай отпрянул.

Тряпочный вдруг запустил себе в рот всю свою немалую пятерню. Поковырялся там и извлек что-то розовое, слюнявое. Осмотрел с интересом.

Бабай не сразу сообразил, что это жвачка. Всего лишь большой ком жвачки…

– Ты чего? Какой еще Харон? Мирон я! Мирон – божий человек, так меня кличут, – сказал уже другим, вполне отчетливым голосом.

Вот козел тряпочный! А напугал-то…

Бабаю захотелось выругаться в полный голос. Но церковь все-таки… Нет, правда, чего он так испугался? Рассудить – откуда в христианской церкви объявится типаж из античной мифологии? Снится дурь всякая, еще это… Сам себя запугал до умопомрачения, вот и мерещится.

Да, странный мужик, подумал Бабай, успокаиваясь. Русь-матушка испокон веков богата на странности, все больше в сторону убогости и юродства… Зачем приперся? Чего хотел здесь найти?

– Что, Мирон, священник есть в церкви? Или поздно уже?

– К чему тебе?

– Поговорить хотел.

– Поговорить, поговорить… Много вас, разговорщиков ходит, – неприветливо проворчал Мирон, забавно, по-детски, сунув за ухо жвачный ком. – Нету батюшки. Третий день уже нету. Болеет. – Он выразительным мужским жестом щелкнул себя по горлу.

Это было так неожиданно, что Бабай неприлично хрюкнул, подавился смешком.

– Разве можно ему?

– Нельзя, понятное дело. Никому нельзя. Тык все делают.

– Ясно… Бесы батюшку одолели.

– Дурь батюшку одолела! – категорично определил Мирон. – Неча на бесов всю дурь сваливать, привыкли тоже, чуть что – бесы, бесы, а сами вроде как ни при чем… Ты, значит, Бабай?

Бабай снова вздрогнул. Такой популярности в городке Скальске он точно не ожидал. И прозвучало как-то обидно, отметил он.

Бабаем он был уже четверть века и ничего против не имел. Наоборот, нравилось – бабайками детишек пугают, а Бабаем – взрослых. Но этот юродивый (кто же еще?) ухитрился сказать, как сплюнуть.

– Ты вот что, старый… – начал он грозно. И не закончил, не зная, что сказать. В самом деле, не материть же убогого прямо посреди церкви.

Божий человек вдруг прищурился на него и заговорил быстро, остро, словно гвоздем по стеклу царапал:

– Тоже все на бесов пеняешь, да, Бабай? Время бесовское пришло, так думаешь? А нет никакого времени, его вообще нет – времени-то! Не пеняй зря, оглянись за спину, там дьявол стоит, ухмыляется. Оглянись и убей его! А не убьешь, он тебя убьет и съест, вижу!.. – Юродивый (точно юродивый!) для убедительности ткнул в его сторону корявым пальцем. – Убьешь дьявола, тогда приходи. Свечку продам, – закончил он неожиданно.

Бабай инстинктивно отстранился. Палец – грязнее грязи, в слюнях, коснется еще. Он уже открыл было рот – рассказать убогому, в какое место засунуть свечку. Но вовремя одернул себя. Просто глянул мрачно, развернулся и пошел к выходу, храня презрительное молчание. Дать бы ему промеж глаз! – кипело в душе. Только это уж совсем как-то – зайти в церковь, забыть перекреститься, юродивому наварить промеж глаз… И свечку не купить… И смех и грех.

Нет, ну что ж за страна такая – работать никто не хочет, а зато праведников – на каждом углу пучок! Хотя при чем тут страна?..