Ричард Кирк - Необходимые монстры

– Что это? – спросила Имоджин, выходя во дворик вслед за Мохом. Мох взял с проволочной подставки какой-то предмет. Отливка из зелёного стекла в форме зародыша. На ум пришли взятые из останков Эха стеклянные куколки, кувыркающиеся в холодной воде реки. Стекло шевельнулось в его руках, будто просыпающийся младенец. Мох вскрикнул и непроизвольно отбросил его. Предмет упал на мокрые каменные плиты и взорвался облачком мелких частичек.

– Ни фига себе фигня! – воскликнула Имоджин, отпрыгивая назад.

– Это место… – сказал Мох. – Тут словно в каждой молекуле что-то зловредное сидит и рвётся вырваться наружу.

– Хотела бы я наружу вырваться, – заговорила Имоджин. – Когда в карете была, сны видела. Сны, что тянулись бесконечно, пласт за пластом и, чую, были на это место похожи. Не будь тебя рядом, клянусь, я бы решила, что всё ещё во сне.

Мох повернулся к ней, но она, склонив голову набок, рассматривала нанесённые углём символы, которые покрывали каждый дюйм стен.

– Пойдём, – сказал он. И пошагал к другой лестнице мимо незавершённого стекольного производства, ржавого металла, костей и высохших стручков. – Нам нельзя задерживаться.

Имоджин пошла за ним. По ступеням второй лестницы они поднялись на плоскую крышу. Оттуда видно было окружавшее Глазок болото и стенку кратера в дымке расстояния. По гребню крыши дорожка вела к резным деревянным дверям малопривлекательной паперти. Они нашли вход в главное здание монастыря.

Имоджин, опершись на парапет, смотрела в сторону стенки кратера. Мох тронул ладонями её плечи, и она повернулась к нему лицом. В утреннем свете черты её лица поблекли, губы и веки стали почти бесцветными.

– Повернись кругом на минутку, – попросила она. И когда он сделал, как она просила, вытащила что-то из его рюкзака.

Когда Мох повернулся, Имоджин держала в руке меч Мемории. Он скинул с себя рюкзачок и прислонил его к парапету. Направился к дверям, но Имоджин задержалась сзади. Обернувшись, Мох увидел, что она по-прежнему стоит у парапета на фоне расстилавшегося у неё за спиной леса. Рукоять меча она сжимала в правой руке. Острие его упиралось в землю.

Он шагнул обратно.

– В чём дело? Ты что, не идёшь?

Она бросилась ему навстречу, обняла, прижавшись щекой к его груди. Потом оттолкнула. Лицо её было серьёзно. Мох заговорил было, но она перебила:

– Я жду здесь. Хватит с меня тёмных местечек. – Перекинула волосы за спину и глубоко вздохнула. – Не уговаривай меня, не то придётся тебя пырнуть. – Она ухмыльнулась. Мох почувствовал, как меч больно воткнулся в мысок его сапога. Он прижался лбом к её лбу. Остриём меча она заставила его отпрянуть. – Перестань. Я буду стоять здесь на страже. Ты видел отпечатки псиных лап. Нам обоим известно, что Мемория в монастыре – либо там, внутри, либо здесь, снаружи. Мы обязаны быть готовы к любому раскладу. Я бы предпочла умереть при дневном свете, спасибо тебе большое.

Внезапно крышу залило солнечным светом. Мох был поражён, как преобразующе воздействовал свет на кожу Имоджин. Солнце рассыпало ей по лицу веснушки. Её губы, потрескавшиеся за время путешествия, вновь обрели цвет. Он погладил кровоподтёк у неё над левым глазом: то ли от камня, каким запустил в неё Джэнсон, то ли от падения в ущелье.

– Ты это заранее придумала? – поинтересовался Мох. И они оба рассмеялись.

Он понимал: в такую даль она пошла только из-за него одного. Пусть у неё нрав дурной, пусть её так и тянет его подколоть, пусть она порой… да, ладно, чаще, чем порой… на язык не воздержана, впервые ему забрезжила жизнь за нынешними событиями, жизнь, в которой нечего беспокоиться из-за Мемории или, коли на то пошло, даже Радужника. Для Моха невыносима была мысль оставить Имоджин одну на крыше, но на этот раз она сама того хотела. Разубеждать её он не станет.

– Я спрячусь и, если увижу что, заору так, что мёртвым тошно станет, – убеждала она. – Обещаю. Тогда ты придёшь и спасёшь меня, если захочешь.

Он засмеялся:

– Что ж, постарайся не поранить себя этой штуковиной.

– Шёл бы ты, пока цел, Мох.

– Если что увидишь…

– Проваливай.

Мох упёрся руками в двери и толкнул их. Створки распахнулись, открывая путь во мрак нутра. Клубы пыли взвились в полосках света, падавшего сквозь щели между стропилами. Голуби вспорхнули в воздух и вновь расселись по высоким выступам, курлыча и воркуя. Древность зданий обступила Моха, глубокая тишина и запах старинного дерева. Мох толчком затворил за собой двери.

Когда зрение его привыкло к мраку, он различил в центре семь образовавших круг фигур, обращённых лицом друг к другу. Рука Моха нащупала пистолет, но фигуры не шевельнулись, а по-прежнему парили в воздухе, не сдерживаемые тяготением, пальцами ног выписывая вензеля в пыли. Мох опустил пистолет: слишком уж недвижимы фигуры, чтобы быть живыми. И всё же Мох чуял, что им, каким-то сверхъестественным образом, известно о его присутствии. Он вступил в круг, сопровождаемый оцелусом. Деревянные лица были обращены вниз, пустые, но сверкающие под тонким слоем чего-то люминесцирующего, молокообразного. Их руки, которым были приданы положения, присущие для беседы в подвешенном состоянии, были соединены подвижными шарнирами из почерневшей меди и серебра. Насекомые изгрызли в кружева некогда великолепные наряды. У Моха не было сомнений, что эти создания были прислужницами Мемории. Их парение было свидетельством её присутствия, как и вновь слышимое лёгкое учащённое собачье дыхание.

Пёс, на котором Элизабет ездила верхом, припал к земле, туго подобрав все мышцы, в неверном четырёхугольнике дневного света. Морду его покрывали капельки кровавой пены. Пёс не сводил с Моха глаз. У того в голове прозвучал голос юной Мемории: «В древних мифах пёс охраняет вход в подземное царство мёртвых». Вот и он тут. Пульс выбивал дробь внутри уха Моха. Доставить оцелус домой – значило иметь дело с Меморией. Он не свернёт с пути перед уродцем, из-за которого принял смерть Оливер, существом, убившим Радужника и преследовавшим Имоджин. Сердце его грозило разорваться от трагедии того, что с нею стало: восставшая из мёртвых в его надеждах – и ставшая призраком, бледным и неистовым. А теперь, завершая ужасный круг, она умрёт от его руки. Мох поймал взгляд пса. Есть счёты, какие следует свести тут. На этот раз он не даст маху.

– Где ты? – Слова отразились от стен, но ответа не последовало. Пёс беззвучно ощерил тронутые желтизной клыки. Глаза его уставились в одну точку. Собака-чудище умирала. Наверное, она жила в симбиозе с Элизабет или, возможно, стала жертвой какого-нибудь ранения, насланного Меморией.

– Тебе не место здесь. Ты зачем пришёл? Я же говорила тебе, пусть идёт как идёт. – Её голос всколыхнул воздух, как взмах крыльев.