Джек Вэнс - Избранные произведения. Том III

Гизель Ганг сотворил круг затрепетавшего желтого цвета, изобразил зеленое гало, которое, в свою очередь, вздулось, уступив место ослепительно черно-белой широкой полосе, в центре которой появился сложный калейдоскопический узор. Узор внезапно исчез в ослепительной вспышке света. Ропот зрителей приветствовал этот tour de force.

Огонек на пульте Даксата потух. Он ощутил толчок сзади.

— Пора.

Даксат пристально вглядывался в экран, ощущая полное отсутствие мысли. Он скрипнул зубами. Что-нибудь. Хоть что-нибудь. Картина… он представил вид лугов у реки Мелрами.

— Гм, — произнес здоровяк за спиной. — Приятно. Приятная фантазия и довольно оригинальная.

Озадаченный Даксат рассмотрел картину на экране. Насколько он видел, это было вялым воспроизведением пейзажа, который он хорошо знал. Фантазия? Этого от него ожидали? Отлично, сделаем фантазию. Он представил луга сияющими, расплавленными, добела раскаленными. Растительность, древние каменные холмики растворились в вязкую, бурлящую массу. Поверхность разгладилась, превратившись в зеркало, отражавшее Медные скалы.

Сзади досадливо крякнул здоровяк.

— Последний вид несколько тяжеловат, и этим вы нарушили очарование тех неземных цветов и форм…

Даксат откинулся в кресле, нахмурился, готовый вступить, когда снова подойдет его черед.

Тем временем Клауктаба создал нежный белый цветок с пурпурными тычинками на зеленом стебле. Лепестки увяли, а тычинки рассыпались облаком взвихренной желтой пыльцы.

Затем Бел-Уашаб, находившийся в конце ряда, окрасил экран светящейся зеленью подводного мира. Она покрылась рябью, вздулась, и на фоне ее появилась черная неровная клякса, из центра которой текла струйка расплавленного золота, сначала сеткой, потом — мраморными разводами покрывшая черное пятно.

Таким был первый пассаж.

Пауза продолжалась несколько секунд.

— Вот теперь, — выдохнул голос за спиной Даксата, — теперь начинается состязание.

На экране Пулакта Хавьорски появилось бурное море цвета: волны красного, зеленого, синего — уродливая пестрота. В нижнем правом углу показался эффектный желтый силуэт, заливавший хаос. Он растекся по экрану, и середина его окрасилась в лимонный цвет. Черный силуэт раздвоился, мягко и легко разойдясь по обе стороны. Затем оба силуэта развернулись и удалились на задний план, перекручиваясь, изгибаясь легко и грациозно. В далекой перспективе они слились и устремились вперед, подобно копью, растеклись множеством дротиков, образовав косой узор из узких черных полосок.

— Превосходно! — прошипел здоровяк. — Какое чувство времени, ритма, какая точность!

Тол Морабейт ответил темно-коричневым полем, испещренным малиновыми линиями и пятнами. Слева появилась вертикальная зеленая штриховка, сместившаяся по экрану вправо. Коричневое поле выгнулось вперед, вздулось сквозь зеленые линии, сжалось, рассыпалось, и осколки полетели вперед, чтобы исчезнуть с экрана. На черном фоне позади зеленой штриховки, которая растаяла, появился человеческий мозг, розовый и пульсирующий. Мозг выпустил шесть лапок, как у насекомого, и, словно краб, пополз назад, вдаль.

Гизель Ганг выпустил одну из своих огненных вспышек — небольшой ярко-голубой шарик, разлетевшийся во все стороны, и кончики язычков взрыва пробивались, извиваясь, сквозь чудесные пятицветные узоры — синие, фиолетовые, белые, пурпурные и светло-зеленые.

Добнор Даксат, напрягшись как струна, сидел, стиснув руки и крепко сжав зубы. Пора! Неужели его мозг хуже, чем у этих, из дальних земель? Пора!

На экране появилось дерево, расцвеченное зелеными и синими красками, а каждый листок представлял собой язычок пламени. От этих листьев исходили струйки дыма, образовавшие в вышине облако, которое двигалось и кружилось, а потом пролилось дождем на дерево. Язычки пламени исчезли, и вместо них появились белые цветы-звездочки. Из облака низверглась стрела молнии, разбив дерево на мелкие стеклянные осколки. Другая молния ударила в хрупкую груду, и экран взорвался огромным бело-оранжево-черным пятном.

Голос здоровяка выражал сомнение.

— В целом сделано неплохо, но не забывайте, о чем я предупреждал, и создавайте образы поскромнее, поскольку…

— Тихо! — резко оборвал его Добнор Даксат. И состязание продолжалось, одни картины сменялись другими; некоторые из них были сладкими, словно канмеловый мед, другие — бурными, словно бури, опоясывавшие полюса. Один цвет вытеснял другой, узоры рождались и менялись, иногда — в размеренном ритме, иногда — рвущим душу диссонансом, необходимым, чтобы подчеркнуть силу образа.

И Даксат создавал видение за видением, избавившись от напряжения, и забыл обо всем, кроме картин, мелькающих у него в мозгу и на экране, и его образы стали столь же сложными и изысканными, как и у мастеров.

— Еще один пассаж, — произнес здоровяк за спиной у Даксата.

Теперь имаджисты показывали свои лучшие видения:

Пулакт Хавьорска — расцвет и закат прекрасного города; Тол Морабейт — спокойную бело-зеленую композицию, на которой появилось войско марширующих насекомых, оставлявших за собой грязный след, а потом в битву с ними вступили люди в раскрашенных кожаных доспехах и высоких шлемах, вооруженные короткими мечами и цепами.

Насекомые были разбиты и изгнаны с экрана; убитые воины превратились в скелеты, растаявшие в мерцающей голубой пыли. Гизель Ганг сотворил три огненных взрыва одновременно, совершенно разных, являвших собой великолепное зрелище.

Даксат представил гладкий камешек, увеличил его в мраморную глыбу и обтесал, изобразив головку прекрасной девы. Какое-то мгновение она смотрела перед собой, и разнообразные чувства отражались на ее лице — радость внезапно обретенного существования, меланхоличные раздумья и, наконец, испуг. Глаза ее приобрели мутно-голубой оттенок, лицо превратилось в хохочущую сардоническую маску с прорезью искривленного усмешкой рта. Голова качнулась, рот плюнул в воздух. Голова слилась с плоским черным фоном, брызги слюны сверкнули, как огоньки, превратились в звезды и созвездия, одно из которых расширилось и превратилось в планету с очертаниями, дорогими сердцу Даксата. Планета умчалась в темноту, созвездия погасли. Добнор Даксат расслабился. Это его последний образ. Он вздохнул, чувствуя себя совершенно выжатым.

Здоровяк в черном плаще снял с него ремни, храня полное молчание. В конце концов он спросил:

— Планета, которую вы представили напоследок, это ваше творение или воспоминание о реальности? У нас, в нашей системе ничего подобного нет, и в ней ощущалась отчетливость правды.

Добнор Даксат озадаченно посмотрел на него и неуверенно произнес: