Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Он оттолкнулся от верстака.

— Малыш, послушай…

— Все, проехали. Я ведь и знать не знал твоего долбаного имени тогда, в Атлантик-Сити, просто подумал, что не хотелось бы видеть белого мальчика размазанным по мостовой. Тогда я не знал твоего имени и, похоже, не знаю его и сейчас.

— Малыш…

— Да?

— Ладно. Он остается. Но максимум две недели. Ты даешь мне слово, что приедешь и заберешь его. И тебе придется помочь мне уладить все с Джентри.

— Что ему нужно?

— Наркотики.

Когда «додж» Малыша неуклюже запыхтел обратно через территорию Фабрики, Пташка вылез наружу, протиснулся сквозь какую-то щель в завале расплющенных автомобилей. На ржавых гармошках металла кое-где проглядывали пятна яркой эмали.

Слик стоял у окна на втором этаже. Квадраты стального переплета были зашиты кусками пластика. Пластик они откопали на свалке; куски были разного цвета и толщины, так что, чуть пригнув голову, Слик увидел Пташку в воспаленно-розовом свете куска люцита.

— Кто тут живет? — спросила Черри у него за спиной.

— Я, — ответил Слик, — Пташка, Джентри…

— Я имею в виду — в этой комнате.

Повернувшись, он увидел ее возле носилок и приборов системы жизнеобеспечения.

— Ты, — сказал он.

— Это твое место?

Она принялась разглядывать налепленные по стенам рисунки — самые первые чертежи Судьи и Следователей, Трупоруба и Ведьмы.

— Об этом не беспокойся.

— Даже не думай ничего такого, — сказала Черри.

Слик посмотрел на девушку. В углу рта у нее растеклась уродливая красная язва, видимо воспаление. Обесцвеченные волосы торчали во все стороны, ну прямо памятник статическому электричеству.

— Я же сказал, не беспокойся.

— Малыш говорил, у вас тут есть ток.

— Да.

— Надо бы его подключить, — сказала она, повернувшись к носилкам. — Электроэнергии он берет немного, но скоро начнут садиться батареи.

Слик пересек комнату, чтобы заглянуть в изнуренное лицо.

— Скажи-ка мне вот что, — начал он. Ему совсем не нравились все эти трубки; одна из них входила прямо в ноздрю, и только от этого уже тянуло блевать. — Кто этот парень и что именно, черт побери, Малыш Африка от него хочет?

— Ничего он не хочет, — сказала Черри и ткнула какую-то клавишу; по экрану биомонитора, примотанного серебристой лентой к изножью носилок, побежала кривая состояния больного. — Обычная БДГ-фаза [63] «Быстрые движения глаз», то есть фаза быстрого сна; характеризуется повышенной активностью мозга. , словно ему все время снятся сны… — (Человек на носилках был упакован в новенький синий спальный мешок.) — Короче, хрен его знает, на чем он сидит, но Малышу он за это платит.

На лоб лежащего была налеплена сетка тродов. Из разъема за левым ухом тянулся вдоль края носилок толстый черный кабель. Слик проследил его до массивного серого бруска — явно основного прибора среди всего примотанного к раме хозяйства. Симстим? Не похоже. Какая-то приблуда для киберпространства? Джентри круто рубил в киберпространстве, во всяком случае, болтал о нем постоянно, но что-то Слик ничего не слышал насчет того, что можно вот так валяться без чувств и в то же время подключенным… Люди подключаются, чтобы то-се найти, провернуть дельце. Надень троды, и окажешься там, где вся информация в мире громоздится башнями одного гигантского города из неона. Так что можешь по нему покататься, вроде как пообвыкнуть, по крайней мере визуально. Иначе-то чертовски сложно будет найти дорогу к той конкретной информации, которая тебе нужна. Иконика, так называл это Джентри.

— Он платит Малышу?

— Да.

— За что?

— Чтобы держать его в таком состоянии. И еще прятать.

— От кого?

— Не знаю. Малыш не говорил.

Они замолчали. В тишине ровно дышал неизвестный.

У дома был свой собственный запах. Так было всегда.

Это был запах времени, и соли, которой пропитан воздух, и энтропийной природы любого большого дома, построенного слишком близко к кромке прилива. Возможно, такой запах присущ всем местам, что недолго, но почасту пустуют, домам, которые отпирают и запирают по мере того, как приезжают и уезжают их неусидчивые хозяева. Воображение рисовало ей, как на хроме в безлюдных комнатах расцветают в тишине пятна коррозии, как бледная плесень понемногу затягивает углы. Будто принося дань этому нескончаемому процессу, архитекторы сами распахнули дверь ржавчине. За годы водяная пыль проела массивные стальные перила, и они стали хрупкими, как запястья.

Подобно своим соседям, дом устроился поверх старых полуразрушенных фундаментов. Прогулки по пляжу порой оборачивались археологическими фантазиями. Она воображала себе прошлое этого места: иные голоса, иные здания. В этих прогулках ее неизменно сопровождал радиоуправляемый бронированный вертолетик «дорнье», поднимавшийся из своего невидимого гнезда на крыше, стоило ей сойти с веранды. Вертолетик почти беззвучно зависал в воздухе и был запрограммирован так, чтобы не попадаться ей на глаза. Что-то тоскливое было в том, как он неотвязно и неприкаянно следовал за ней, будто дорогой, но не оцененный по достоинству рождественский подарок.

Она знала, что с «дорнье» через камеры за ней ведет наблюдение Хилтон Свифт. Мало что из происходящего в доме и на пляже укрывалось от внимания «Сенснета». И это ее уединение — вытребованные семь дней одиночества — протекало под непрерывным надзором.

За годы работы у нее выработался мощнейший иммунитет к этому всевидящему оку.

Ночами она иногда зажигала встроенные под навесом веранды прожектора, освещая иероглифическое фиглярство огромных песчаных блох. Саму веранду она оставляла в темноте; гостиная за ее спиной будто уходила под воду. Устроившись в кресле из неказистого белого пластика, она подолгу следила за броуновским движением блох. В свете прожекторов они отбрасывали крохотные, едва различимые тени: рожки и пики на сером фоне песка.

Шум моря обволакивал ее целиком. Поздно ночью, когда она засыпала в меньшей из двух гостевых спален, он вползал в ее сны. Единственное, куда ему не дано было проникнуть, — это в непрошеные, вторгающиеся исподтишка чужие воспоминания…

Выбор спальни она сделала инстинктивно. Хозяйская спальня была заминирована мелочами, на каждом шагу готовыми пробудить старую боль.

Врачам в клинике пришлось химическими клещами вырывать зависимость из рецепторов ее мозга.

Готовила она сама, в белоснежной кухне: размораживала в микроволновке хлеб, разводила швейцарский суп из пакетиков в стальных, безупречно чистых кастрюлях — вживалась, не осознавая этого, в безымянное, но с каждым днем все более знакомое пространство, от которого ее так долго и так искусно изолировала «пыль», схимиченная лучшими наркодизайнерами.