Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

— Нет, спасибо.

— Магазины, склады? Будешь работать в ночь. Ну, скажем, «Энсино Фэшн молл».

— Нет.

— Бабу-то видел, которая там работает? — прищурился Эрнандес.

— Не-а.

— Слушай, — вздохнул Эрнандес, — а как там со всем этим говном, которое вываливают на тебя в Нэшвилле?

— В Ноксвилле. Департамент потребовал полного отстранения от должности с полным запретом на работу в правоохранительных органах. Проникновение в частную квартиру без санкции и без поддержки.

— А что эта сучка, которая таскает тебя по судам?

— Их со старшим сыночком повинтили в Джонсон-Сити за вооруженное ограбление магазина, это последнее, что я слышал…

Райделл тоже пожал плечами — и сморщился от боли.

— Ну вот, — расплылся в улыбке Эрнандес. — Я же говорю — прушник.

Проламывая «Громилой» шонбрунновские бронированные ворота, Райделл испытал мгновенное ощущение чего-то очень высокого, очень чистого, клинически пустого — деланье, лишенное всякого думанья, бредовое адреналиновое возбуждение с утратой всех прочих аспектов своего «я».

И в это время — когда он боролся с рулем, прорываясь через японский сад камней, когда пробивал тугое бронестекло, рассыпавшееся со второго удара, и осколки падали медленно, как во сне, — в это время он вспомнил, что примерно то же самое ощущал и тогда, выхватывая револьвер, нажимая курок, выплескивая мозги Кеннета Терви на бесконечный, как звездное небо, простор белой, загрунтованной под краску стены, которую так никто никогда и не покрасил.

Райделл поехал в «Кедры» навестить Саблетта.

«Интенсекьюр» расщедрился на отдельную палату — чтобы держать его подальше от лезущих в каждую щель журналистов. Техасец полусидел на кровати, уставившись в жидкокристаллический экран маленького CD-плеера, и жевал резинку.

— «Воины двадцать первого века», — сказал он вошедшему Райделлу. — Джеймс Уэйнрайт, Энни Макэироу, Майкл Бек.

— И когда же это его сняли? — ухмыльнулся Райделл.

— Тыща девятьсот восемьдесят второй. — Саблетт приглушил звук и оторвал глаза от экрана. — Только я его уже пару раз смотрел.

— А вот я только что из конторы, говорил с Эрнандесом. Говорит, чтобы ты не беспокоился за свою работу.

В пустых серебряных глазах — нечто, похожее на озабоченность.

— Свою — а как насчет твоей, Берри?

Обтянутая пузырем рука нестерпимо чесалась. Райделл нагнулся, выудил из мусорной корзины, стоявшей у изголовья кровати, пластиковую питьевую соломинку, запустил ее под шину и начал крутить. Помогло, хотя и не слишком.

— Я для них — история, далекое прошлое. За руль меня больше не пустят.

— Не нужно было брать использованную, — огорчился Саблетт. — В больнице это запрещено.

— Да уж ты-то, Саблетт, какой же ты заразный? Ты, может, самый чистый, стерильный раздолбай ныне живущего поколения.

— Так что же ты будешь делать? Есть-то тебе надо.

— Пока не знаю. — Райделл уронил соломинку в корзинку, по принадлежности. — Я только знаю, что не буду сторожить ничьи дома и не буду сторожить никакие там моллы.

— А что там с этими хакерами? Ты как думаешь, сумеют их накрыть — тех, что нас подставили?

— Хрен там сумеют. Слишком уж их много. Держава Желаний резвится уже очень давно. У федерален есть список из трех сотен подозреваемых, но они не имеют возможности загрести их всех, тряхануть и выяснить, кто в чем виноват. Слава еще богу, что эти пидоры любят стучать друг на друга, иначе никого бы из них в жизнь не повинтили.

— Но мы-то им зачем? Чего они нас-то кинули?

— Спроси чего попроще.

— Гадить они любят, вот, наверное, и все, — решил Саблетт.

— Любят, это уж точно. А еще Эрнандес говорит, что, по мнению ДПЛА, кто-то там хотел, чтобы миссис Шонбрунн накрыли с голой жопой.

Ни Саблетт, ни Райделл не видели упомянутую жопу, так как миссис Шонбрунн находилась в детской. Детей в детской не было, они улетели с папочкой в штат Вашингтон, чтобы полюбоваться с воздуха на три новорожденных вулкана.

Ничто, появившееся на экранах «Громилы» после автомойки, не соответствовало действительности. Кто-то залез в бортовой компьютер «Лихого Гусара» и ввел в коммуникационный блок здоровый пакет умело сфабрикованных — и абсолютно липовых — данных, заодно отрезав Райделла и Саблетта от «Интенсекьюра» и даже от «Звезды Смерти» (которая, конечно же, и не думала вырубаться). Райделл сильно подозревал, что монгольские ребята из автомойки — ну, если не все, то двое-трое из них — могли бы рассказать эту историю со значительно большими подробностями.

И может быть, в эти мгновения ослепительной ясности, когда изуродованный, с помятой мордой «Громила» все еще пытался взобраться на раздолбанные в капусту останки двух больших кожаных диванов, когда пробудились, наконец, воспоминания о смерти Кеннета Терви, в эти мгновения Райделл понял, понял с той же ослепительной ясностью, что вряд ли стоит всегда и во всем доверяться самозабвенному, чистому в своем бешенстве порыву: «Вперед — и ни о чем не думай».

— Слышь, — Саблетт говорил тихо и недоуменно, словно сам с собой, — они же убьют этих детишек.

С этими словами он отщелкнул ремни безопасности и выскочил наружу, с глоком на изготовку, а Райделл не успел еще даже пошевелиться. Где-то на полпути Райделл вспомнил про сирену и мигалки и велел Саблетту их выключить, но уж теперь-то каждый находящийся в доме знал, что отважные интенсекьюровцы прибыли на место происшествия.

— Работаю, — сказал Райделл, и даже вроде не говорил, а услышал свой голос, пришлепывая на бедро кобуру с глоком и хватаясь за чанкер — самое, пожалуй, подходящее оружие для перестрелки в помещении, где содержат детей, вот только скорострельность у него, заразы, больно уж могучая. Он пинком распахнул дверцу и вывалился прямо на кофейный столик, кованые ботинки с мелодичным звоном прошли сквозь дюймовой толщины стекло (двенадцать швов, но это ерунда, порезы). Саблетт куда-то исчез. Райделл пошел в глубь комнаты, к двери, выставив перед собой желтый неуклюжий чанкер, и понемногу осознал, что с левой рукой что-то вроде не так.

— Замри, заеба, — сказал самый громкий в мире голос. — ДПЛА! Бросай свою желтую говешку, а то на хрен замочим!

Плетью хлестнул луч резкого, мучительно яркого света. Райделлу показалось, что в глаза ему льется расплавленный металл.

— Ты слышишь, заеба?

Райделл повернулся, прикрывая глаза рукой, и увидел раздутое бронированное брюхо садящегося вертолета. Поток от винта прижимал к земле то немногое, что осталось от японского садика после броска «Громилы».

Райделл уронил чанкер на пол.

— И пистолет, мудила!

Райделл взялся двумя пальцами за рукоятку глока и оторвал его от бедра вместе с кобурой. Скрипнула липучка, было непонятно, как такой тихий звук сумел прорваться сквозь рев боевой машины.