Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Кейс встает и пятится назад, пока ноги не упираются в кровать. Раскинув руки, она падает навзничь на покрывало и лежит, глядя в белый потолок.

Зачем она здесь? Где сейчас трепыхается ее душа? Может, заплутала, затерялась в небесах, исхлестанных реактивными следами? Зацепилась не за тот самолет?

Надо бы отдохнуть. Кейс смеживает веки… Увы, сон не приближается; такое чувство, что ее глаза на два размера больше, чем глазницы.

Привратник сохраняет подчеркнутое равнодушие, когда Кейс выходит из гостиницы в «Ливайсах» и «Баз Риксоне», отказавшись от предложения вызвать такси.

Пройдя пару кварталов, она покупает у израильского лоточника черную вязаную шапочку и китайские темные очки. Заправив волосы под шапочку и до подбородка застегнув молнию на куртке, она превращается в относительно бесполое существо.

Дело не в том, что здесь стало опаснее, чем во время прошлых визитов. Просто Кейс еще не привыкла. Правда, уровень уличной преступности сейчас возрос, но об этом не стоит думать. Нельзя же весь вечер сидеть взаперти, в огромной черно-белой камере с видом на город. Пустоту, образовавшуюся на месте отставшей души, необходимо проветрить. Выдуть накопившийся горький туман.

Уин. Она начала проецировать его образ на белые стены, а это никуда не годится. Боль еще слишком сильна.

Отставить мысли. Ноги ступают крепко и уверенно. Походка, как у мужчины. Я восстал против закона. Руки в карманах; в правой зажаты темные очки.

Но закон победил.

Кейс проходит мимо быстрой, по-муравьиному слаженной команды ночных дорожных рабочих. Они выставили на мостовую светящиеся конусы удивительной красоты — красивее, чем любые абажуры, — и вспарывают асфальт стальными дисками с водяным охлаждением. Токио никогда не спит; только замирает на минутку, когда муравьям надо починить инфраструктуру. Кейс думает, что еще ни разу, ни в одном из разрезов не видела здесь живую землю. Можно подумать, что под асфальтом у них только равномерная стерильная масса труб и проводов.

Прислушиваясь к полузабытому чувству направления, она довольно быстро приходит в Кабукичо, район ночных развлечений, который называют «Бессонный замок». Здесь всегда светло как днем; не найдешь ни одной плоскости, даже самой маленькой, на которой не сиял бы хоть какой-нибудь фонарь.

Она уже бывала в этом районе — правда, всегда в компании. Царство порносалонов, клубов для игры в маджонг, крохотных баров со строго дифференцированной клиентурой, секс-магазинчиков и многого другого. Но, как и в Лас-Вегасе, вся эта мишура содержится в идеальном, трезвом порядке, всем правит железный расчет. Самозабвенно отрываться в такой атмосфере, должно быть, нелегкая задача даже для безнадежных прожигателей жизни.

Кейс надеется, что опасаться здесь нечего. Разве что вяло пристанет какой-нибудь пьяный пролетарий, нетвердо стоящий на ногах.

Чем глубже она погружается в яркий лабиринт, тем выше становится уровень шума: музыка, пение, завывание механических драконов, реклама секс-услуг на японском языке. Оглушительно, как в заводском цеху.

Словно грохот прибоя.

Домики здесь очень узкие. Сплюснутые фасады наперебой проталкиваются на улицу, образуя на уровне первого этажа сплошную полосу бешеного неонового огня. Выше порядка уже больше — одинаковые квадратные вывески аккуратно висят бок о бок, рассказывая о товарах и удовольствиях, доступных на верхних этажах.

МОЗГ КРАСОТЫ И МИЛАШКА ФАННИ

Эта непонятная вывеска заставляет ее остановиться. Красные буквы на желтом фоне в центре одного из фасадов. Кейс заторможенно разглядывает надпись. Какой-то прохожий натыкается на нее, резко вскрикивает по-японски и удаляется, слегка покачиваясь. Она вдруг осознает, что стоит перед разверстым входом ревущего порнодворца. У дверей скучают два вышибалы. Внутри на огромном экране мелькает качественное изображение грубо-клинического, явно иностранного совокупления. Кейс поворачивается и торопливо идет прочь.

Она продолжает сворачивать в переулки, пока темнота не сгущается настолько, что уже можно снять очки. Грохот прибоя звучит заметно тише.

Накатывает, чуть не сбивает с ног волна сонливости. Даже колени подгибаются. Здешняя временная разница — это вам не лондонские пять часов.

— Ну что, мозг красоты, — говорит Кейс, обращаясь к пустынному переулку, — милашке Фанни пора домой.

Вот только в какую сторону?

Кейс оглядывается. Переулок, по которому она пришла, настолько узок, что даже не осталось места для тротуара.

Трещит приближающийся моторчик.

На перекресток выскакивает и останавливается мотороллер. Человек в зеркальном шлеме поворачивает голову. Лица не видно, фигура облита остаточным светом секс-реклам.

Постояв секунду, он дает газ и уносится, рыча мотором — был и нету, словно фантом.

Кейс какое-то время глядит на опустевший перекресток, который кажется освещенным, как театральная сцена.

После нескольких поворотов к ней возвращается чувство направления, и она уверенно ложится на обратный курс, ориентируясь по далеким огням магазина «Гэп».

Телевизор раскрывает тайну Билли Прайона.

Кейс как раз пыталась разобраться с универсальным пультом, чтобы раздвинуть занавески и полюбоваться электрической мозаикой (а перед этим приняла душ и завернулась в белый махровый халат). Но вместо занавесок вдруг ожил гигантский телевизор. И вот, пожалуйста — Билли собственной персоной, в полном неопанковском обличье, словно в звездные годы «БГЭ», и даже пол-лица парализовано, как встарь, а другая половина щерится в идиотской ухмылке. В протянутой руке Билли сжимает бутылочку молочного напитка под названием «Биккли» — кажется, производства «Сантори». Было время, когда Кейс нравился этот напиток. Среди засилья разной дряни, типа лимонада «Покари суит» и питьевой воды «Калпис», холодный «Биккли» был настоящим спасением.

На вкус как толченые ледышки, вспоминает Кейс. И тут же чувствует острое желание выпить бутылочку.

Понятно, думает она, досматривая рекламный ролик. Значит, Билли Прайон — гайджинское лицо «Биккли». Тот факт, что на Западе эта звезда уже давно закатилась, похоже, здесь никого не смущает.

Кейс находит нужную кнопку и выключает телевизор. Занавески так и остались закрытыми. Не экспериментируя больше с пультом, она вручную, один за другим, гасит все светильники и прямо в халате забирается в кровать.

Свернувшись калачиком между белыми простынями, она молится, чтобы волна скорее накатила, накрыла, удержала в себе как можно дольше.

И волна приходит. Где-то в ней неявно присутствует отец, и человек на мотороллере поворачивает безликий шар хромированного шлема.