Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

В глубине души неприятно шевелилось беспокойство при мысли о скором — возможно, еще до заката, — прощании с этим городом, в которое почему-то совсем не верилось. А впрочем, было, наверное, время, когда Тито не мог себе представить, что покинет Гавану. Этого он уже не помнил, хотя сборы и вылет с Кубы произошли точно так же стремительно. Тито не взял с собой ничего, кроме той одежды, в которой мать вытащила его из закусочной, не дав доесть сандвич с ветчиной. Мужчина до сих пор помнил вкус того хлеба, квадратной булочки из детства. Где же он будет завтра?

Тито пересек Хьюстон и увидел, как с тротуара взлетели голуби.

Минувшим летом он встретил на Вашингтон-сквер студентов из Нью-Йоркского университета. Это были фриранеры [380] Фриран (свободный бег) — более жесткая и агрессивная разновидность паркура (фр. parkour дословно: полоса препятствий) — дисциплины, заключающейся в умении проложить прямой путь к цели, невзирая на преграды. Сочетает в себе особую философию («В жизни нет границ, есть только препятствия»), гимнастику, акробатику, легкую атлетику, элементы брейк-данса, боевых искусств и билдеринг (лазанье по стенам). Участники движения стараются не причинять вреда людям, архитектуре и природе, испытывая на прочность исключительно себя; по их свидетельству, для них не существует понятий «угроза травматизма» и «неоправданный риск». Если, например, у предшественника фрирана, паркура, есть минимальный страховочный набор — перчатки и наколенники, — то фриранеры никакими средствами защиты не пользуются. , поклонники движения, отдаленно схожего в чем-то с Системой. Все как один чернокожие, они принимали Тито за доминиканца, но в шутку звали его «китаезой». Может, и сегодня солнце выманит их на Вашингтон-сквер? Славная была компания. Тито охотно показывал и делился с ними кое-какими приемами из тех, что попроще, а взамен научился делать сальто назад и другие трюки, которыми обогатил свою Систему; но в конце концов отказался официально присоединиться к людям, уже не раз обвиненным в мелких нарушениях общественного порядка. Вот бы повстречать их снова.

Между тем Тито миновал Бликер-стрит, а потом Грейт-Джонс-стрит, названную, как ему всегда представлялось, в честь огромного великана в котелке, с плечами на уровне окон вторых этажей — плод вымысла кузена еще со времени его ученичества у Хуаны. Тито вспомнил, как ходил по его заданию в гипермаркет «Strand Books» (он скоро встретится на пути) за книгами, изданными в конкретных годах или странах, и все это ради одних форзацев — пустых листов, приклеенных на переднюю и заднюю часть обложки. Эти чистые страницы ненаписанных романов нужны были Алехандро для хитроумного производства поддельных бумаг.

Тито шагал, не оглядываясь, в полной уверенности, что его сопровождают только родственники, а иначе он давно получил бы сигнал от одного из членов семьи, незаметно рассеявшихся на расстоянии двух кварталов по обе стороны от дороги; они старательно держали шаг и постоянно меняли позиции в согласии с протоколом КГБ, более старым, нежели сама Хуана.

Впереди, на расстоянии полуквартала, на тротуар вышел кузен Маркос — маг и чародей и в придачу карманный вор с очень темными кудрями.

Тито шел дальше.

Близилась Юнион-сквер. Избавившись от сотового, Тито начал сверять время по часам видным сквозь окна банков и химчисток. Ориши не интересовались временем суток; явиться минута в минуту он должен был сам.

Без четверти час, оказавшись на Четырнадцатой Восточной, под причудливыми художественными часами, на которых безумно мигали совершенно неразборчивые цифры, мужчина вместе с Ошоси пристально посмотрел вдаль, на рыночные лавки под навесами.

И тут мимо со смехом прошли те самые фриранеры из прошлого лета, с Вашингтон-сквер. Они его не заметили. Теперь Тито вспомнил: студенты жили в университетском общежитии, расположенном здесь же, на Юнион-сквер. Он проводил знакомых взглядом, жалея, что не может пойти с ними; по воле оришей воздух вокруг него подернулся легкой рябью, словно по причине жара, какой поднимается и дрожит над асфальтом в августе.

Холлис лежала не шевелясь в темной прохладной норе из простыни и категорически приказывала своему телу расслабиться. Это напоминало ночные автобусные переезды: тогда спальный мешок исполнял роль простыни, мягкие беруши заменяли просьбу к рецепции удерживать все звонки, а сотовый так и так приходилось переводить в беззвучный режим.

Инчмэйл называл такое поведение «возвращением в материнское лоно», однако Холлис прекрасно знала, что на самом деле все наоборот. Она искала не того покоя, который знако́м еще не рожденным детям, а тишины, которая доступна уже умершим; хотела почувствовать себя не блаженствующим эмбрионом, а лежачим каменным изваянием на крышке холодного саркофага. Как-то раз она поделилась подобными мыслями с Джимми Карлайлом. В ответ он радостно сообщил, что испытывает точь-в-точь такие же ощущения после хорошей дозы героина. Певице оставалось только порадоваться своей непричастности к наркотикам (заурядные сигареты можно не считать).

Но и без этого любое серьезное потрясение заставляло ее забираться «в нору», желательно в затемненной комнате. Окончательный разрыв с очередным молодым человеком, к которому успела привязаться; распад «Кёфью»; первые денежные утраты, когда лопались мыльные пузыри доткомов (чьи акции, если вдуматься, как раз и оставались на память после очередной серьезной связи); ну и конечно, последняя (судя по тому, как развивались события, она действительно грозила стать последней) крупная денежная утрата, когда амбициозная ставка ее приятеля Джардина на империю независимой музыки в Бруклине вполне предсказуемо потерпела крах. Вложения в эту затею казались чем-то вроде занятного развлечения, которое кончится неизвестно чем и даже, вероятно, принесет кое-какую прибыль. Холлис решила, что может себе это позволить — тем более доткомы на короткий срок сделали ее обладательницей миллионов, по крайней мере на бумаге. Инчмэйл, разумеется, всеми силами убеждал солистку избавиться от акций новоиспеченных компаний, пока те незначительно — и как оказалось, в единственный и последний раз — поднялись в цене. Естественно, ведь это же Рег. К тому времени он и сам давно уже скинул ненужные бумажки, к вящему возмущению знакомых, которые тут же подняли крик: дескать, пробросаешься своим будущим. Инчмэйл рассудительно отвечал, что, мол, бывает такое будущее, которым не грех и пробросаться. И само собой, он бы не выкинул четверть сетевого дохода на «гиблое», по его же словам, дело — на возведение дутого, агрессивного предприятия по розничной торговле «независимой» музыкальной продукцией.