Уильям Гибсон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Милгрим подождал, не добавит ли сосед еще что-нибудь, не услышал ни слова и принялся за «Бегардов и бегинок» [441] Бегарды — члены средневековых полумонашеских общин, обычно занимавшиеся ремеслом, бродяжничеством и собиранием милостыни по обету бедности. Бегарды (и аналогичные им женские общины бегинок) часто являлись распространителями еретических идей, что навлекало на них преследования со стороны католической церкви. Существовали в Нидерландах и Германии. . Он уже дошел до квинтинистов [442] Средневековая либертинская секта, основатель которой распространял, особенно во Франции, учение, что человек делает все лишь по внушению Святого Духа, что, следовательно, грех — воображаемое, ложное представление. , когда Браун опять подал голос:

— Да, сэр. Это я.

Милгрим похолодел от изумления, но быстро сообразил, что разговор идет по сотовому телефону.

— Да, сэр, это я, — повторил Браун. Последовала пауза. — Да. — Молчание. — Завтра. — Еще одна пауза. — Да, сэр.

Экран телефона закрылся с тихим щелчком. А в ушах у Милгрима раздался звон фарфора, долетающий со дна узкого лестничного колодца на улице N.

Тот самый сэр? Человек на черном автомобиле?

Браун потребовал счет.

Милгрим захлопнул книгу.

С веток и проводов беспрестанно капало. Пока мужчины потели в сауне для любителей фо, в уличном воздухе копилась влажность иного рода. Горный хребет укрылся за плотной мглистой завесой. От этого небесный купол съежился, и, на взгляд Милгрима, стало только уютнее.

— Видишь его? — спросил Браун. — Вон тот, бирюзовый. Верхний из трех.

Милгрим прищурился, глядя в австрийский монокуляр, через который они когда-то следили за НУ из фургона, припаркованного на Сохо [443] Район г. Нью-Йорка, примерно 20 кварталов в южном Манхэттене. Название произошло от фразы «SOuth of HOuston», т. е. (район) к югу от (улицы) Хаустон. . Четкость была поразительной, но зрителю никак не удавалось отыскать цель. Туман, огни, стальные ящики, сложенные аккуратными штабелями, словно кирпичи; гнутые трубы, похожие на части головоломки, огромные ко́злы подъемных кранов — и все это дрожало, подпрыгивало, накладывалось одно на другое подобно разноцветным стеклышкам в детском калейдоскопе. А потом изображение вдруг сошлось в одной точке — на бирюзовом прямоугольнике, верхнем из трех.

— Вижу, — сказал Милгрим.

— Сколько же было шансов, — проговорил Браун, вырвав у него из рук монокуляр, — что его складируют у нас на виду?

Милгрим решил рассматривать вопрос как риторический и промолчал.

— Ладно, хоть не на земле, — буркнул Браун, вдавливая окуляр себе в глазницу. — Сверху. Туда мало кто полезет.

Но даже эта, судя по всему, хорошая новость не помогла ему опомниться от увиденного.

Они стояли у новенького сетчатого ограждения двенадцати футов в длину, рядом с длинной уродливой закусочной из бежевого кирпича, прямо из которой вырастала аккуратная коричневая гостиница в четыре этажа под вывеской «Принстон». Милгрим успел подметить обыкновение здешних баров сохранять на себе останки вымирающих гостиниц. Огромная спутниковая тарелка на здании казалась настолько древней, что прохожий помоложе мог бы счесть их ровесниками.

За спинами мужчин трехполосная трасса, образуя Т-образную развилку, вливалась в улицу, на которой стоял «Принстон». Последняя граничила с портом, неподалеку от крохотного парка «CyndiNet». Сам порт напомнил Милгриму длинный, но удивительно узкий чертеж поезда, опоясывавший стены в комнате одного приятеля его деда.

— С улицы видно, — сказал Браун с монокуляром, который, казалось, рос у него из глаза. — Это же сколько было шансов, что выйдет по-другому?

Милгрим не знал ответа, да и если бы знал, наверное, придержал бы его при себе, видя, как удручен и сердит его спутник; однако, подстегнутый второй дозой, он вдруг решился поменять тему.

— А как же родные НУ в Нью-Йорке?

— А что?

— Они ведь не переписывались на волапюке, правильно? Вы же обходились без переводчика?

— Насколько мы знаем, они вообще не писали. Не звонили. Не слали е-мейлов. Они совсем не объявляются… Вот уже какое-то время.

Милгрим подумал о следящем устройстве, которое позволило Брауну перехитрить НУ, имевшего обыкновение постоянно менять телефонные трубки и номера́. Вспомнил, как сам предложил обратиться в Управление национальной безопасности, применить «Эшелон» или что-то в этом роде. Последние слова собеседника внушили ему сомнения: что, если кто-нибудь так и сделал?

— Полезай в машину, — процедил Браун, разворачиваясь к припаркованному «форду». — Еще не хватало сегодня, чтобы ты у нас думать начал.

— Что вам известно об отмывании денег? — спросил пожилой мужчина, передавая Холлис горошек и панир [444] Свежий домашний сыр. на круглой тарелке из фольги.

Все четверо сидели за дальним концом второго из длинных столов и ели индийский обед. Трапезу, разумеется, заказали по телефону. По убеждению журналистки, так и следовало поступить заговорщикам, не желающим лишний раз показываться на улице.

Бобби терпеть не мог индийскую кухню и не хотел сидеть с остальными; для него заказали простую сырную пиццу, потребовавшую отдельной доставки.

— Наркоторговцы ворочают горами наличных, — произнесла Холлис, при помощи пластиковой вилки перекладывая горошек на белую бумажную тарелку. — Мне как-то рассказывали, что эти парни выбрасывают пятерки и купюры по доллару, чтобы не возиться с мелочью. — Инчмэйл обожал собирать всевозможные факты о поведении людей из преступного мира. — Но не отправляться же за солидной покупкой с трейлером, набитым деньгами, а в банках разрешается класть на счет лишь определенную сумму. В итоге господин с распухшими чемоданами идет на немыслимые уступки тому, кто возвращает «грязные» денежки в оборот.

— Десять тысяч долларов. Ровно столько можно взнести наличными в банк США, — уточнил мужчина в возрасте, угощаясь разноцветным рисом с кусочками цыпленка в ярко-бежевом соусе. — Любая огромная сумма денег начинает составлять отрицательный баланс. Как бы вы, например, поступили с десятью миллионами, если бы не могли отчитаться, откуда они взялись?

К чему он об этом заговорил?

— А сколько это будет, — Холлис припомнился пухлый конверт от Джимми Карлайла в сумочке, — сотенными бумажками?

— Вечно эти сотенные, — вздохнул мужчина. — Меньше, чем вы полагаете. Две целых и четыре десятых миллиарда именно такими купюрами занимают место семидесяти четырех стиральных машин, только весят гораздо больше. Миллион сотенными потянет на двадцать три фунта и спокойно уложится в небольшом чемодане. Десять миллионов — это чуть менее двухсот тридцати фунтов чистого веса.