Фрэнсис Вилсон - Избранные произведения в одном томе

Она чувствовала себя хорошо: «Розарий», тарелка горячего густого грибного супа, и будто ничего с ней не было. Уже через несколько минут после отъезда Кэрол и Джима все как рукой сняло.

Приступ безотчетной тревоги — вот что это было. Она столько раз видела такие приступы за время работы медсестрой в отделении «Скорой помощи», но никогда не думала, что подобное может случиться с ней. Немного фенобарбитала, несколько добрых слов, и больная, обычно худенькая, много курившая молодая женщина (я-то, конечно, совсем не похожа на такую) , отправляется домой с явными признаками улучшения.

Но что же могло вызвать такой приступ?

Комплекс вины?

Очень может быть. В журналах для медсестер она читала статьи о том, что в большинстве случаев чувство тревоги возникает от сознания вины.

Конечно, оснований чувствовать себя виноватой у нее предостаточно.

Но Грейс не хотелось думать ни о прошлом, ни о нервном срыве, который она только что пережила. Она обратила свои мысли к тому, о чем говорила Кэрол. Удивительное дело, оказывается, Джим — сирота, о чем Грейс не имела ни малейшего представления. Оказывается, он упомянут в завещании.

В завещании доктора Хэнли.

Грейс смутно помнила, что в первые дни Второй мировой войны работала у какого-то доктора Хэнли, ухаживала за новорожденным мальчиком в доме ученого, примерно в двадцати кварталах от центра в Тёртл-Бэй. Она состояла при ребенке няней и жила там. Мать младенца вообще не появлялась. Доктор никогда не упоминал о ней, словно ее вовсе не существовало.

Не тот ли самый это доктор Хэнли?

А младенец? Может, это Джим Стивенс?

Это казалось невероятным, но по времени все сходилось. В годы войны Джим был младенцем. Джим Стивенс вполне мог быть тем самым ребенком.

Надеюсь, что это не он , подумала Грейс.

Потому что с тем ребенком было что-то не так, и дом тоже был какой-то странный. Грейс не могла понять, почему ей было там не по себе, но определенно обрадовалась, когда работа закончилась всего через несколько дней.

Вскоре после этого она оставила дурную стезю и вернулась в лоно Церкви.

Она хотела, чтобы Кэрол тоже обратилась к Церкви. Ее огорчала мысль, что ее единственная племянница больше не католичка. Она винила в этом Джима. Кэрол утверждала, что Джим тут ни при чем. Просто Церковь больше «не соответствует духу времени». Похоже, все теперь только и толкуют что о «духе времени». Но разве Кэрол не видит, что Церковь как орудие Божественного промысла выше, чем нечто столь преходящее, как «дух времени».

Нет, все это похоже на рассуждения Джима. Он — неизлечимый скептик. Церковь учит, что нет человека без надежды на спасение, но Грейс была убеждена, что Джим подвергает это утверждение тяжкому испытанию. Она только уповала на то, что общение с ним не грозит погибелью душе Кэрол.

И в самом деле, Кэрол, по-видимому, счастлива с ним, она выглядит счастливее, чем когда-либо прежде после гибели родителей. А ведь это очень похвально, если человек делает другого счастливым.

Может быть, Джим небезнадежен. Грейс пообещала себе молиться за души обоих.

Заботу о душе человеческой, особенно о своей собственной, Грейс почитала первейшим своим долгом. Ведь до того, как вернуться в лоно Церкви, когда ей было под тридцать, она едва не погубила свою душу. С тех пор она трудилась над тем, чтобы очистить ее, налагая на себя епитимью, совершая добрые дела и взыскуя отпущения грехов.

Снискать прощения Господа была труднее всего. Она много раз получала отпущение грехов у приезжавших в Нью-Йорк епископов, но не была уверена, что благоволение, о коем она молила Всевышнего, снизошло на нее и душа ее чиста от скверны прошлых грехов. Груз их так велик! В молодости она совершала грехи, о которых даже страшно подумать. Это были такие ужасные прегрешения, что она стыдилась признаться в них даже на исповеди. Сколько жизней она отняла! Грейс была твердо убеждена: узнай кто-нибудь из священников о совершенных ею в молодости грехах, ее безусловно отлучили бы от Церкви.

Это убило бы ее. Церковь оставалась для Грейс теперь единственным источником душевного покоя.

Она взглянула на часы, стоявшие у кровати; циферблат был вмонтирован в руки, сложенные в молитве. Если не поторопиться, она опоздает на спевку хора. Грейс не хотела лишить себя этой светлой радости. Она испытывала такое умиротворение, когда славила Господа пением!

— Похоже, переусердствовали сегодня с чесноком, — сказал Джим, крутя вилку с макаронами в густом золотистом соусе из моллюсков.

Они открыли для себя «Амалию» в прошлом году. Это был маленький ресторан на Хестер-стрит, рядом с Малберри-стрит, где официантов не шокировала привычка Джима есть мясное блюдо до макаронного. Все посетители «Амалии» ели за одним длинным столом, покрытым скатертью в красную клетку. Однако сегодня Стивенсы сидели в уголке, отдельно от остальных.

— Так вкусно! — сказал Джим. — Ты уверена, что не хочешь попробовать хотя бы немножко?

Кэрол покачала головой:

— Доедай сам.

Глаза у него покраснели от обилия выпитого. Коктейль перед ужином и вино к столу. Кэрол, которая едва притронулась к еде, выпила только один бокал соаве, а теперь, когда ужин подходил к концу, на столе осталась пустая бутылка из-под соаве и почти пустая от кьянти.

— Трудно поверить, что я наконец нашел своего отца, — говорил Джим. — А на будущей неделе я, возможно, узнаю также, кто моя мать. Ведь это здорово, правда?

Кэрол заботливо вытерла салфеткой пятнышко соуса с подбородка Джима, думая о том, как она любит этого зрелого мужчину и того маленького потерянного мальчика в нем, который все еще ищет своих мамочку и папу.

Он взял ее руку и поцеловал пальцы.

— А это за что? — спросила она, тронутая его лаской.

— За то, что терпишь меня.

— Что за глупости!

— Нет, я серьезно. Я знаю, насколько эгоцентричен, когда речь заходит о поиске моих родителей. Тебе это должно быть скучно. Поэтому спасибо за то, что поддерживаешь меня… Как всегда.

— Все, что важно для тебя, важно и для меня.

— Это легко сказать, произнести эти слова, но ты так действительно думаешь.

— Легко сказать, когда любишь.

— Я в этом не уверен. Ты поощряешь меня продолжать писать романы, которые никто не печатает.

— Это только вопрос времени. — Она хотела, чтобы он не терял надежды и писал, даже если издательства регулярно возвращали бы ему рукописи.

— Будем надеяться, что это так. Но самое важное другое — ты никогда не давала мне почувствовать, что я должен бросить писать, и никогда не попрекала меня моими неудачами, когда мы ссорились.

Она подмигнула ему.

— Это долгосрочная инвестиция. Я знаю, ты станешь известным писателем, разбогатеешь, и хочу, чтобы ты считал, будто обязан этим мне.