Джеймс Блиш - Избранные произведения в одном томе

— А вы знаете? — вдруг сказал он. — Я больше не понимаю, что существует, а что — нет. Со вчерашнего дня я потерял способность разбираться. Я даже не знаю, существуете ли вы и ваша личная карточка. Что вы об этом думаете?

— Ничего, — сказал я.

— Ничего! Ничего! В этом-то моя беда. Ничего! Я не могу распознать, где ничего, а где что-нибудь. Вы говорите, что мои бомбы — блеф. Отлично! А что, если блеф вы сами, а бомбы в порядке? Отвечайте-ка!

Его лицо сияло торжеством.

— Бомбы холостые, — сказал я. — А вот очки у вас опять запотели. Почему вы не хотите выключить увлажнение, чтобы хоть три минуты видеть ясно?

Гаскойн подался вперед — так резко, что едва не потерял равновесие, — и уставился мне в лицо.

— Не угощайте меня этим, — хрипло произнес он. — Не… угощайте… меня… этими бреднями…

Я застыл на месте. Гаскойн некоторое время смотрел мне в глаза. Он медленно поднес руку ко лбу и начал тереть его, водя рукой вверх и вниз, пока не размазал пот по всему лицу до самого подбородка.

Отведя руку, Гаскойн стал разглядывать ее, словно она только что душила его и он не понимал зачем.

— Это неверно, — уныло заметил он. — Я не ношу очков. Я перестал их носить с десяти лет. Последнюю пару я сломал, играя в короля на горе.

Он сел перед бомбардировочным пультом и опустил голову на руки.

— Ваша взяла, — сокрушенно проговорил он. — Похоже, что я совсем рехнулся. Я не понимаю, что вижу, а чего не вижу. Отберите-ка у меня пистолет. Если я выстрелю, могу что-нибудь повредить.

— Вы правы, — сказал я, нисколько не лицемеря, и, не теряя времени, убрал сначала пистолет, а затем ленту.

— Он поправится, — сказал я Жоане, когда увиделся с ней. — И, надо признать, он держался молодцом. С другим я не посмел бы так себя вести. Крепкий человек!

— Все равно, — ответила Жоана. — Им следует чаще сменять командиров космических станций. Следующий может оказаться не таким крепким. А что, если это будет шизофреник?

Я промолчал. Мне и без того хватало забот.

— Ты сделал большое дело, Питер, — проговорила Жоана. Хорошо бы записать его в памяти машины. Когда-нибудь эти данные могут пригодиться.

— А разве нельзя?

— Объединенные начальники штабов не разрешают. И не говорят почему. Они не желают, чтобы такие случаи записывались хотя бы частично «Ультимаком» или как угодно иначе.

Я уставился на нее. Вначале ее слова показались мне лишенными смысла. Потом я постиг их значение, и это было еще хуже.

— Подождите минутку, Жоана, — сказал я. — Правильно ли я понял? «Космическое превосходство» обанкротилось, так же как и «массированное возмездие»? Возможно ли, что спутник… и бомбы… Неужели я сказал Гаскойну правду и бомбы были холостые?

Жоана пожала плечами.

— Кто, не имея мудрости, затемняет истину, тот не оправдывает своего жалованья, — промолвила она.

Лицо девушки было невыразительным и напряженным, что могло быть проявлением либо открытого неповиновения, либо страха. Ладони ее были как-то неловко зажаты между колен.

— Положите руки на стол! — приказал следователь. — Мы знаем, что на них что-то нарисовано.

В его голосе чувствовалось сильное раздражение. Возможно, он привык, выказывая свою осведомленность, давать узникам понять, что следствию уже все известно. Но сейчас не было похоже, чтобы он слишком интересовался этой девушкой.

— Вы Маргарет Ноланд. Ваш адрес: Вашингтон, Бетезда Т, северное крыло, ночлежка номер четыреста пятьдесят восемь, — сказал он. — Имя вашего мужа — Линкольн Ноланд. Не имеете права работать. Ваш личный номер 26-Л24-10Х5.

— Действительно? — удивилась она. — А я никак не могу его запомнить.

Следователь что-то записал. Возможно, это было: «реакционерка, отвергает двенадцатиричную систему счисления». А вслух сказал только:

— Положите руки на стол! — Его интонация при этом не изменилась.

Теперь Маргарет подчинилась. Ее ногти украшал великолепный маникюр, причем на каждом пальце был свой орнамент. В последнее время повсюду распространилась такая мода, хотя вряд ли она привилась в переполненных ночлежках для безработных. Девушка не носила на запястье, подобно амулету, увеличительное стекло. Это была привилегия представительниц высших слоев общества, то есть тех женщин, которые жили в пристойных домах и имели собственный доход. Сквозь такие увеличительные стекла они рассматривали друг у друга новые узоры на ногтях.

— Вы их рисуете? — спросил следователь.

— Нет, — ответила Маргарет. — Я просто наклеиваю.

— Вы не имеете права работать.

— Да, — шепотом произнесла она.

— Как же вы устраиваетесь?

— Мне звонят, — сказала она. — Я иду по вызову.

— Это нам известно. Как вы их наклеиваете?

— Ну, вначале я накладываю слой грунтовки, чтобы заполнить неровности на поверхности ногтей, — неуверенно сказала она. — Когда грунтовка высохнет, поверхность становится очень гладкой и приобретает светочувствительность. Затем я накладываю на ноготь пленку, словно негатив на фотобумагу. Для осуществления экспозиции достаточно обычной лампы дневного света. Сложнее добиться правильной цветопередачи при проявлении. Нужна вода и немного йода, но температуру воды нужно выдерживать точно.

Постепенно складывалось впечатление, что она чрезмерно усердствует, хотя отдает себе отчет в том, что происходит. Может, она все же думает, что интерес следователя к ней чисто деловой? Неожиданно она как бы спохватилась.

— Очень просто, — сказала она. — Все равно что вымыть ребенку руки. Никакая это не работа.

— У вас никогда не было детей, — грубо сказал следователь. — Кто поставляет вам пленки?

— Разные люди, — ответила она вновь без всякого выражения. — Я достаю их то здесь, то там. Люди их продают. Это не противозаконно.

Следователь дотронулся до выключателя. Ее руки почувствовали тепло. На экране, слева от следователя, появились все десять ее ярко раскрашенных пальцев в натуральном цвете, но значительно увеличенные.

— Мне звонят. Я иду по вызову, — повторил следователь без видимой попытки подражать ей. — А затем кое-кто звонит нам. Вы пользуетесь спросом. Ваши композиции оригинальны, не лишены воображения и реакционны. А это что такое?

На экране возник его собственный указательный палец, застывший напротив одного из ее ногтей.

— Что это?

— Это… я не знаю. Что-то очень древнее. Орнамент, который был изображен на щите в те времена, когда ими еще пользовались в битвах. Больше я ничего не знаю.

— Не знаете, в чем гласит надпись на этом завитке?

— Я… я даже понятия не имею, что это надпись. Просто какие-то каракули.

— Снится весенняя радуга, — прочел следователь. — Вы не знаете, что это означает?