Джордж Оруэлл - Избранные произведения в одном томе

На вид довольно хрупкая, она вновь с неожиданной силой сжала его, глядя, как мать на обозленного малыша.

— Идиотка! — покачала она головой.

— Почему?

— Потому что люблю тебя.

— Правда, любишь?

— Ну да, жутко, без памяти обожаю. По причине явного слабоумия, конечно.

— Тогда пошли, найдем уголок потемнее. Мне хочется поцеловать тебя.

— О, представляю! Целоваться с небритым парнем.

— А что? Острота ощущений.

— Острота, милый, притупилась после двух лет общения с тобой.

— Ладно, пойдем.

Они нашли почти неосвещенный проулок среди глухих стен. Все их любовные свидания проходили в местах подобного уединения, исключительно на свежем воздухе. Гордон развернул ее спиной к мокрым выщербленным кирпичам, и она, доверчиво подняв лицо, обняла его с детской нетерпеливой пылкостью. Однако прижатые друг к другу тела разделял некий оборонный щит. И поцелуй ее был лишь ответным, ребячески невинным. Очень редко удавалось пробудить в ней первые волны страсти; причем она, казалось, потом напрочь об этом забывала, так что каждый раз его натиск начинался словно заново. Что-то в ее красиво скроенном теле и стремилось к физической близости, и всячески сопротивлялось. Боязнь разрушить продленную для себя бодрую юность, где еще нет секса.

Оторвавшись от ее губ, Гордон проговорил:

— Ты меня любишь?

— Да, мой дурачок. Зачем ты всегда спрашиваешь?

— Так приятно, когда ты это говоришь. Без твоих слов, я как-то теряю веру в твое чувство.

— Почему же?

— Ну, ты ведь можешь передумать. Я, надо признать, отнюдь не идеал для девушки. Тридцать вот-вот и совсем рухлядь.

— Хватит вздор городить! Будто тебе лет сто! Прекрасно знаешь, что мы ровесники.

— Но я-то весь зашмыганный, потрепанный…

Она потерлась щекой о его суточную щетину. Животы их соприкасались, он подумал, что вот уже два года безумно и бесплодно хочет ее. Ткнувшись губами в ее ухо, Гордон прошептал:

— Ты вообще отдаваться собираешься?

— Погоди. Погоди, не сейчас.

— У тебя вечно «погоди», второй год слушаю и жду.

— Ты прав. Что я могу поделать?

Он снял ее смешную шляпку и зарылся лицом в густые черные волосы. Мучительно было так чувствовать тело любимой женщины и не обладать им. Приподняв ее маленький упрямый подбородок, он попытался в сумраке разглядеть выражение глаз.

— Скажи, что будешь со мной, Розмари, ну обещай!

— Я тебе повторяю, мне необходимо время.

— Но не до бесконечности! Скажи, что скоро, что как только возникнет возможность?

— Не могу и не буду обещать.

— Розмари, умоляю, скажи «да»! Да?

— Нет.

Держа в ладонях ее невидимое лицо, он прочел из старинного французского стихотворения:

— О чем это? Переведи.

Он перевел:

— Гордон, я не могу, честное слово.

— Дорогая моя, «да» ведь произнести гораздо легче, чем «нет».

— Для тебя легче, ты мужчина, а для женщины всё по-другому.

— Скажи «да», Розмари, ну, повтори за мной — «да»! Да!

— Ох, бедный Гордон! Твой попугай совсем тупица.

— Черт! Не шути на эту тему.

Аргументы иссякли. Вернувшись на людную улицу, они медленно пошли вдоль витрин. Проворное изящество и весь ее независимый вид в сочетании с постоянной шутливостью создавали благоприятнейшее впечатление о воспитании, образовании Розмари. А была она дочерью провинциального стряпчего, младшей из четырнадцати детей редкого теперь в средних классах огромного бодро-голодного семейства. Сестры ее или повыходили замуж, или муштровали школьниц, или стучали на машинках в офисах. Братья пополнили ряды канадских фермеров, цейлонских чайных агентов, воинов каких-то окраинных частей Индо-Британской армии. Как девушка, чья юность была избавлена от скуки, с девичеством она расстаться не спешила, оттягивая сексуальное взросление, храня верность дружной бесполой атмосфере родного многодетного гнезда. С молоком матери также впитались два правила: честно вести игру и не соваться в чужую жизнь. По-настоящему великодушная, без всяких склонностей к девичьему коварству, Розмари принимала что угодно от обожаемого Гордона. Великодушна она была настолько, что ни разу и намеком не упрекнула его за отказ нормально зарабатывать.

Гордон все это знал, но сейчас его занимало другое. В кругах света под фонарями рядом с подтянутой фигуркой Розмари он виделся себе неряшливым и безобразным. Очень сокрушало, что с утра не побрился. Украдкой сунув руку в карман и ощутив привычный страх, не потерялась ли монета, Гордон с облегчением нащупал ребро двухбобового флорина, основу его нынешнего капитала. Всего же имелось четыре шиллинга четыре пенса. Ужинать, разумеется, не пригласишь. Опять таскаться взад-вперед вдоль улиц; в лучшем случае по чашке кофе. Гадство!

— Вот так, — задумчиво резюмировал он. — Как ни крути, все сводится к деньгам.

Замечание оживило диалог. Розмари быстро повернулась:

— Что значит «все сводится к деньгам»?

— То и значит, что у меня все вкривь и вкось. А на дне всего монета, всегда монета. Особенно в отношениях с тобой. Ты же действительно любить меня не можешь. Деньги преградой между нами, я это чувствую, даже когда тебя целую.

— Гордон, ну деньги здесь при чем?

— Деньги при всем. Будь их побольше в моем кармане, ты больше бы меня любила.

— Да с какой стати! Почему?

— Так уж сложилось. Разве непонятно, что чем богаче парень, тем достойнее любви? Посмотри-ка на меня — на мое лицо, мои отрепья, на все остальное. Ты полагаешь, я не изменюсь, имея пару тысяч в год? С приличными деньгами я стал бы совершенно иным.

— И я бы тебя разлюбила.

— Это вряд ли. Сама подумай: после свадьбы ты бы спала со мной?

— Ну что ты спрашиваешь! Ну, естественно, раз мы стали бы мужем и женой.

— Так-так! А предположим я вдруг оказался бы неплохо обеспечен, ты тогда вышла б за меня?

— Зачем об этом? Ты же знаешь, мы не можем позволить себе завести семью.

— Но если бы могли, а? Вышла бы?

— Не знаю, наверное. Тогда, пожалуй, да.

— Вот! Сама говоришь «тогда» — когда денежки засияют.

— Нет! Прекрати, Гордон, тут не базар, ты все переворачиваешь!

— Ничуть, чистейшая правда. Как всякой женщине, в глубине души тебе хочется денег. Хочешь ведь, чтобы я был на хорошей, солидной работе?

— Не в том смысле. Хотела бы я, чтоб тебе больше платили? Конечно!

— То есть я должен был остаться в «Новом Альбионе»? Или сейчас вернуться туда сочинять слоганы для хрустяшек и соусов? Правильно?

— Нет, неправильно. Никогда я такого не говорила.