Теодор Старджон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Из плинтусов вырастали маленькие белоснежные трибы. Пол зарос травой. По дверце шкафа карабкались пышно цветущие плети вьющихся растений. Их лепестки светились красками, для которых у нас нет названий. Казалось, до этой минуты я был слеп и глух — теперь я слышал шорох алых полупрозрачных насекомых в листве и непрерывный шелест растущей зелени. Это был новый и прекрасный мир, такой хрупкий, что ветер от моих движений обрывал нежные лепестки, и такой реальный и живой, что мысль о его неестественности исчезла сама собой. Потрясенный, я озирался вокруг, ходил по комнате, заглядывал под дряхлую мебель, открывал пыльные книги — и всюду, куда смотрел, я находил все новые и новые прекрасные и чудесные вещи.

А когда я лежал на животе, вглядываясь в сетку кровати, где угнездилось целое семейство ярких, как самоцветы, ящериц, я услышал плач.

Кто-то всхлипывал. Голос был детский и очень жалобный, и ему было вовсе не место в этой радостной комнате. Я встал и огляделся. В углу съежилась прозрачная детская фигурка. Девочка сидела, прислонившись спиной к стене и скрестив тоненькие ноги. В одной руке она держала потрепанного игрушечного слоненка, ухватив его за лапу, а другой утирала слезы. У нее были длинные темные волосы, рассыпавшиеся по плечам и упавшие на лицо.

— Что случилось, малышка? — спросил я. Не выношу, когда ребенок плачет…

Плач оборвался. Она смахнула в сторону волосы и посмотрела как-то мимо меня. Смуглое лицо и огромные фиалковые глаза, полные слез.

— Ой! — вскрикнула она испуганно.

— В чем дело? — повторил я. — Отчего ты плачешь? Она крепко прижала к груди слоненка и дрожащим голоском спросила:

— Где т-ты?..

— Прямо перед тобой, малышка, — удивленно ответил я. — Ты что, не видишь меня? Она покачала головой.

— Нет. Я боюсь. Кто ты?

— Я не сделаю тебе ничего плохого. Просто услышал, как ты плачешь, и решил узнать, не могу ли я тебе чем-нибудь помочь… Так ты меня правда совсем не видишь?

— Нет, — прошептала она. — Ты… ангел?

Я расхохотался.

— Ничего похожего! — Я подошел поближе и положил ей руку на плечо. Рука прошла сквозь ее тело, она вздрогнула, отпрянула и скорчилась еще больше, слегка вскрикнув.

— Прости, — поспешно сказал я. — Я не хотел… так ты вовсе не видишь меня? Я-то тебя вижу! Она снова покачала головой.

— Ты, наверно, привидение, — сказала она.

— Еще чего! А ты-то кто такая?

— Я Джинни, — сказала она. — Я должна сидеть тут, и мне не с кем играть…

Она заморгала, готовая снова расплакаться.

— Ты откуда? — осторожно полюбопытствовал я.

— Я приехала с мамой, — объяснила Джинни. — Мы с ней раньше жили в других меблированных комнатах. Много где. Мама мыла полы в конторах. Ну вот, мы переехали сюда, и я сильно заболела. Болела, болела очень долго, а потом однажды встала и решила посидеть вот здесь, а когда снова посмотрела на кровать, то я опять лежала там. Очень смешно. Вот, а потом пришли какието люди, положили ту «меня», которая на кровати, на носилки и унесли. А еще потом мама уехала. Она долго плакала, а когда я ее звала, она не слышала. Мама потом так и не вернулась больше… А мне пришлось остаться тут.

— Почему?

— Ну, просто пришлось. Я не знаю почему. Просто пришлось.

— А что ты тут делаешь?

— Просто сижу и думаю… Однажды тут жила одна леди. У нее была маленькая девочка, как я. Мы с ней играли, только эта леди однажды увидела, как мы играем. Ух она и раскричалась! Она сказала, что ее девочка — «одержимая». Девочка плакала и звала меня. Она кричала: «Джинни, Джинни! Ну скажи маме, что ты здесь!» Я и говорила, только ее мама меня не слышала и не видела. Тогда она напугалась, обняла девочку и заплакала… Мне их было очень жалко. Я снова спряталась здесь и не выходила. Скоро девочка про меня забыла… А потом они уехали.

Я был тронут.

— Что же с тобой будет, Джинни?

— Не знаю, — задумчиво сказала она. — Придется сидеть и ждать, когда мама вернется. Я здесь уже давно. Наверно, я это заслужила…

— Почему, Джинни?

Она виновато опустила глаза.

— Ну, я болела, и мне было так плохо, что я больше не могла терпеть. Вот я и вылезла из кровати раньше времени. А мне было положено лежать. Вот за это меня здесь и оставили… Но мама придет, вот увидишь!

— Конечно придет, — пробормотал я. У меня перехватило горло. — Не плачь. Выше нос! И… когда захочешь поговорить, позови. Если я буду рядом, я отвечу…

Она улыбнулась и сразу стала очень хорошенькой. Для ребенка это чересчур все-таки… Я надел шляпу и вышел.

Снаружи все оказалось так же, как в комнате. Холлы и пыльные дорожки на лестницах поросли диковинными растениями со сверкающими, почти неосязаемыми листьями. Здесь было уже не темно, как раньше, — каждый лист светился своим собственным бледным светом. Иногда, правда, попадались менее приятные вещи. Кто-то торопливо ковылял взад-вперед по площадке четвертого этажа и хихикал. Я толком не разглядел, но, по-моему, это был Дубина Броган, ирландец, пьяница и бездельник. С год тому назад он заявился сюда прямо после ограбления склада только для того, чтобы пустить себе пулю в лоб. Должен признаться, мне его нисколько не было жалко.

А на втором этаже, на нижней ступеньке лестницы, сидели двое — юноша и девушка. Она положила голову ему на плечо, а он обнял ее. Сквозь них были видны перила. Я остановился и прислушался. Голоса у них были тихие и доносились словно бы издалека.

Он сказал:

— У нас есть только один выход. Она сказала:

— Томми, не надо так говорить!

— А что еще мы можем сделать? Я люблю тебя три года, и мы не можем пожениться. Нет денег. Нет надежды. Ничего нет. Сью, если мы сделаем это, мы всегда будем вместе, я знаю. Всегда. Всегда:

После долгого молчания она сказала: — Хорошо, Томми. У тебя пистолет, ты сказал?..

Она вдруг прижалась к нему еще крепче.

— Ох, Томми, ты уверен, что мы всегда будем вместе вот как теперь?

— Всегда, — прошептал он и поцеловал ее. — Как теперь.

Последовало долгое молчание, во время которого они были неподвижны. Потом вдруг они снова сидели, как в тот момент, когда я их увидел, и он сказал: — У нас есть только один выход.

Она сказала: — Томми, не надо так говорить!

А он сказал:

— А что еще мы можем сделать? Я люблю тебя три года, и…

И так было снова, и снова, и снова.

Мне стало нехорошо. Я выскочил на улицу. Кажется, до меня стало доходить, в чем тут дело. Продавец назвал это «талантом». Я ведь в своем уме, правда? Во всяком случае, психом я себя не чувствовал. Снадобье открыло мои глаза для нового мира. Этот мир…

…Это был мир, населенный призраками. Они жили здесь — приведения из детских книг, призраки, духи, кладбищенские страхи и просто бедные неприкаянные души. Все, что положено для историй о сверхъестественном, все, что мы слышали, чему не верили на людях и о чем с замиранием сердца думали наедине с собой. Ну так что же? Какое ко мне-то все это имеет отношение?