Теодор Старджон - Избранные произведения в одном томе [компиляция]

Я пока что не знаю, что делается дома. Я как бы затаила дыхание пока не услышу, что нибудь. А пока я собираюсь подождать. У нас есть время и пока, что у меня все в порядке. Я не сообщаю тебе свой адрес, дорогой, хотя буду часто писать. Не исключено, что Судья Блуэтт сможет как нибудь заполучить наши письма. Я думаю, что не помешает быть осторожной. Он опасен.

Вот такая, дорогой, на сегодняшний день сложилась ситуация. Что дальше? Я буду просматривать домашние газеты и искать все заметки о Его Бесчестьи Судье и надеяться на лучшее. Что касается тебя, пусть твоя маленькая квадратная головочка не волнуется обо мне, дорогой. У меня все в порядке. Я зарабатываю только на несколько долларов в недель меньше, чем дома, и я здесь в гораздо большей безопасности и работа не тяжелая; музыку любят некоторые хорошие люди.

Извини, что я не могу сообщить тебе свой точный адрес, но я действительно думаю, что сейчас лучше этого не делать. Мы можем протянуть эту историю и год, если нужно, и ничего не потеряем. Учись хорошо, малыш; я поддерживаю тебя тысячу процентов. Я буду писать часто.

Любящая тебя Большая сестра Кей.»

Это письмо, которое нанятый Армандом Блуэттом человек нашел в комнате старшекурсника Роберта Хэллоувелла в Государственной Медицинской Школе.

— Да — я Пьер Монетр. Входите.

Он отступил в сторону и девушка вошла.

— Вы очень любезны, мистер Монетр. Я понимаю, что вы должно быть ужасно заняты. И возможно вы совершенно не сможете мне помочь.

— Я возможно не помогу если и смогу, — сказала он. — Присаживайтесь.

Она села на простой фанерный стул, который стоял в конце наполовину стола, наполовину лабораторной полки, которая занимала почти всю торцевую стену трейлера. Он смотрел на нее холодно. Мягкие светлые волосы, глаза временами синевато-серые, временами немного темнее, чем небесно-голубые; нарочитая холодность, сквозь которую он, с его отработанной проницательностью, легко мог видеть истинную суть. Она была встревожена, подумал он; испугана и стыдится этого. Он ждал.

Она сказала:

— Есть одна вещь, которую я должна выяснить. Это случилось много лет назад. Я почти забыла об этом, а потом увидела ваши афиши и вспомнила… Может быть я ошибаюсь, но только…

Она сплела пальцы. Монетр посмотрел на них, а затем вернул свой холодный взгляд на ее лицо.

— Извините, мистер Монетр. Я похоже непонятно говорю. Это все так неопределенно и так — ужасно важно. Дело в том, что когда я была маленькой девочкой, мне было семь или восемь лет, в моем классе в школе учился мальчик, который убежал. Он был примерно моего возраста, и у него была какая-то жуткая ссора с его отчимом. Я думаю, что он был ранен. Его рука. Я не знаю насколько серьезно. Я вероятно была последним человеком в городе, который его видел. Никто его потом не видел.

Монетр взял какие-то бумаги, полистал их, снова положил на стол.

— Я действительно не знаю, чем я могу вам помочь, мисс…

— Хэллоувелл. Кей Хэллоувелл. Пожалуйста, выслушайте меня, мистер Монетр. Я проехала тридцать миль только, чтобы увидеть вас, потому что я не могу позволить себе упустить даже минимальный шанс.

— Если вы расплачетесь, вам придется убраться, — проскрежетал он. Голос был настолько грубым, что она вздрогнула. Затем он сказал, мягко: Пожалуйста, продолжайте.

— Спасибо. Я быстро… Только стемнело, была дождливая туманная ночь. Мы жили возле шоссе, и я зачем-то вышла на заднее крыльцо… я не помню… не важно, он был там, возле светофора. Я заговорила с ним. Он попросил меня никому не говорить, что я его видела, и я никогда не говорила, до сих пор. Потом, — она закрыла глаза, очевидно пытаясь восстановить в памяти каждую деталь, — мне кажется кто-то позвал меня. Я вернулась к калитке и оставила его. Но я снова выглянула, и увидела как он залезает в кузов грузовика, который остановился у светофора. Это был один из ваших грузовиков. Я уверена в этом. То, как он был раскрашен… и вчера, когда я увидела ваши афиши, я подумала об этом.

Монетр ждал, его глубоко посаженные глаза ничего не выражали. Вдруг он похоже понял, что она закончила:

— Это случилось двенадцать лет назад? И, я полагаю, вы хотите узнать добрался ли этот мальчик до карнавала?

— Да.

— Он не добрался. Если бы он добрался, я бы наверняка знал об этом.

— О… — Это был слабый звук, огорченный, но покорный; очевидно она и не ждала ничего другого. Она заметно собралась и сказала:

— Он был маленьким для своего возраста. У него были очень темные волосы и глаза и удлиненное лицо. Его звали Горти — Гортон.

— Горти… — Монетр порылся в памяти. В этих двух слогах было знакомое звучание, почему-то. Так, где… Он покачал головой. — Я не помню никакого мальчика по имени Горти.

— Пожалуйста постарайтесь. Пожалуйста! Вы понимаете… — Она посмотрела на него испытующе, вопрос застыл в ее глазах.

Он ответил на него, сказав:

— Вы можете верить мне.

Она улыбнулась:

— Спасибо. Знаете, есть один ужасный человек. Он когда-то был ответственным за этого мальчика. Он ужасно обращался со мной; это связано со старым судебным делом, и он может суметь сделать так, что я не смогу получить деньги, которые мне причитаются после достижения совершеннолетия. Они мне нужны. Не для меня; для моего брата. Он собирается стать врачом и…

— Я не люблю врачей, — сказал Монетр. Если существует большой колокол ненависти, такой как большой колокол свободы, он звонил в его голосе, когда он говорил это. Он встал. — Я ничего не знаю ни о каком мальчике Горти, который исчез двенадцать лет назад. Я не заинтересован в его поисках во всяком случае, особенно если поступая таким образом я помог бы человеку стать паразитом и дурачить пациентов. Я не похититель детей и ничего общего не буду иметь с поисками, которые пахнут этим шантажом в довершение всего. До свидания.

Она встала вместе с ним. У нее были круглые глаза.

— Я — мне очень жаль. Действительно…

— До Свидания.

На этот раз это бал бархат, использованный с тщательностью, использованный, чтобы показать ей, что его мягкость это виртуозное мастерство, притворство. Она повернулась к двери, открыла ее. Она остановилась и оглянулась через плечо.

— Могу ли я оставить вам свой адрес на тот случай, если когда-нибудь, вы…

— Не можете, — сказал он. Он повернулся к ней спиной и сел. Он услышал, как дверь закрылась.

Он закрыл глаза и его ноздри щелочки расширялись пока не стали круглыми отверстиями. Люди, люди, и их сложные, бесполезные, неважные махинации. В людях не было никакой тайны; никакой загадки. Все человеческое может быть выведено на свет, если спросить просто:

— А что это вам дает?…

…Что могли люди знать о форме жизни, для которой идея приобретения была чужда? Что мог человек сказать о своих родственниках-кристаллах, живых камнях, которые могли общаться друг с другом и не решались, которые могли действовать совместно друг с другом и не снисходили до этого?