Ольга Швецова - Ящик Пандоры

– Максим, ты когда-нибудь ел яичницу с колбасой, нет? Уверен, что эта крыса тоже нет. Но, черт возьми, если ты мне не скажешь, какого хера вы делали на поверхности с Липенко и на кой ему понадобились адреса войсковых частей, какое дерьмо вы с ним вместе замышляли и против кого… то у крысы такой шанс появится! Догадываешься, о чем я?

Максим, полуослепший и оглохший от боли, попытался плюнуть в харю Юшкевича, но слюны не оказалась. И даже вместо матерков через горло, высохшее от крика, протиснулось только невнятное сипение.

– Джексон, по-моему, Белявский хочет водички. Напои человека, ты же медик, в конце концов, клятву Гиппократа давал!

Джексон возник со шлангом в руках. Он чуть крутанул «барашку» крана, и на лицо полилась ледяная ржавая вода, которую Макс стал жадно глотать. Эта вода показалась Белявскому вкуснейшей из когда-либо пробованных!

На лицо, закрывая нос, глаза и рот, шлепнулась толстая ворсистая тряпка. Максим попытался вдохнуть, но бегущая вода попала в нос, он попытался мотнуть головой, чтобы скинуть тряпку, а вода все лилась, перекрывая дыхание. Воздуха не хватало, Макс затрясся всем телом от страха.

Тряпка сползла с лица. Белявский закашлялся, выплевывая воду из носа и рта, вдохнул, что есть сил, до боли в едва заживших ребрах.

– Ну, как ощущения, Максим? – поинтересовался полковник. – Знаешь, у большинства родившихся в метро острая боязнь воды. Ты родился еще там, – он ткнул пальцем в потолок, – у тебя, наверное, такого не наблюдается. Ничего сказать не хочешь, нет? Джексон, еще водички.

Максим приготовился, вдохнул поглубже, но удар по ребрам выбил весь воздух из легких. Мокрая тряпка снова шлепнулась на лицо. При каждом вдохе вместо воздуха рот заполняла вода. Он пытался откашляться, но и внутри уже только булькало.

Вода лилась ревущим водопадом, струилась по лицу, стекая по столу, оглушительно капала на бетонный пол, журчала, закручивая оголенные нервы в тугой клубок, а после проваливалась в сток.

«Зачем мне это терпеть?!» – билось в голове Максима. Грудь жгло огнем, а свет, проникавший сквозь мокрую ткань, превращался в темноту.

Тряпка сползла. Свет ударил в глаза, кашель скрутил внутренности в горящий клубок. Он вдохнул, закашлялся, выплевывая воду.

– И чего ты пыжишься? Зачем? – будто ответил ему Юшкевич, с интересом наблюдая за упрямым подследственным.

Максим не собирался ни отвечать, ни раздумывать над этим. Сейчас, едва не задохнувшись, он еще более отчетливо представил себе сестру, надышавшуюся ядовитого тумана, также хватавшуюся за горло. И не будет спасения нигде и никому! Некуда бежать – Полис, получив такое оружие, не остановится, пока не подчинит себе все, пока их влияние не проникнет в самые отдаленные углы. Пока все не начнут делать то, что нужно им!

Можно выстроить баррикаду, расстреливая наступающих бойцов кинжальным огнем, отступая огрызаться до последнего патрона, прячась за любым углом и, оказавшись в тупике, сдохнуть, бросившись от отчаянья в рукопашную, но отбить наступление даже их обученной армии, как когда-то Площадь Свердлова устояла и вынудила всемогущий Полис тоже пойти на уступки. Но что делать с невидимой смертью, от которой нет спасения запертым на станции людям? Бежать некуда…

И он умрет привязанным к этому столу в самом сердце прославляемого всеми Полиса! Люди ждут, что если почти рай возможен здесь, то когда-нибудь рай придет и к ним? Поэтому стремятся сюда? Надеются на милосердие просвещенных? Здесь человеческую душу готовы вскрыть точно так же, как этот палач в фартуке режет мясо и рвет жилы. Максим понимал, ему придется вынести очень многое, чтобы такое оружие никогда не попало в руки Полиса или еще чьи-то. Передышка лишь отдаляла смерть и новую боль. Но насколько его хватит? Может, лучше сразу?

– Черт, так мы до утра провозимся, – безнадежно вздохнул полковник, глядя в глаза проморгавшегося от воды Максима. – А толку ноль. Давай-ка вот что… Я сейчас за его сестрой пошлю. Не знает она ни хрена, конечно, но так нам и не слова ее нужны, верно? Главное, чтобы погромче орала.

Джексон едва не облизывался при мысли о таком развлечении. Максим понял, что они не шутят… И если Крушинин не догадался спрятать сейчас Симку подальше, то они выполнят свою угрозу. Боль, превосходящая все, что до сих пор он мог как-то терпеть, резала изнутри невидимым ножом, ранила сильнее, чем иглы! Хотел взвыть, как зверь, но сдержался. По лицу, кроме холодной воды, потекли горячие слезы.

– Джексон, пошли там кого-нибудь, а? – тот с готовностью высунулся за дверь, чтобы позвать конвойного. И странно пятясь задом, вернулся обратно. Конвойный зашел сам, без приглашения, разводя руками под ошарашенным, непонимающим взглядом Юшкевича. Кроме того, на пороге появился еще и учитель-брамин, Максим с надеждой посмотрел на старика, но лицо его было каким-то чужим, напряженным. И будто что-то оборвалось внутри при виде сестры. Полетело в пропасть, бездонную, куда предстояло падать вечно, если полковник сделает то, что задумал, если начнет мучить Симку. Эта боль не закончится никогда, и смерть будет уже казаться желанной и совершенно недостижимой. Почему он не сделал этого раньше?! Зачем на что-то надеялся? Нужно было умереть, когда была возможность, теперь, связанный, он не способен даже на это! Во всяком случае, не сможет умереть вовремя, скоро станет слишком поздно.

Но странно безучастный брамин стоял неподвижно, не глядя на Максима, изо всех сил вытянув шею, парень все же сумел разглядеть, на что пялились остальные: к седому затылку прижат ствол неведомо откуда взявшегося «макарова», который держит в руках Серафима. Ей хватило одного взгляда на происходящее, на связанного брата, красную от крови воду на полу и испачканный фартук Джексона.

– Всем лежать, ласты на голову, морды в пол! – орать девчонка действительно умела так, что уши заложило. – Ты особенно, вертухай!

Указания касались конвойного, который хлопнулся на пол прямо в лужу, не готовый рисковать ни собой, ни членом Совета под прицелом. Если что, спросят не с него, а с полковника. Юшкевич не шевелился. Не верил? Максим попробовал устроиться поудобнее, чтобы ничего не пропустить. Сестра на секунду отвела ствол от Крушинина и в доказательство серьезности своих намерений и умения не забыть и о предохранителе, два раза пальнула в потолок. Дважды вжикнув-вякнув, рикошетом сбило плитку со стены, в углу на полке брызнуло стеклом, зажурчало, стекая на пол.

– В пол, падлы, стволы ко мне, и без базара! Ну?! – мотнула огненной гривой Симка, состроив страшное лицо. Максим, наверное, при других обстоятельствах даже посмеялся над сестрой, но иглы торчавшие из ногтя, как-то не способствовали.