Александр Годов - Бремя

Взъерошив волосы, Юдоль села и посмотрела на меня.

— Почему ты… светишься?

Мгновенное понимание озарило её лицо. Она схватилась за меч, когда дверь вышибает с петель и гули, рыча, ворвались в подвал. Я захотел зажмуриться, но заставил себя смотреть. Битва даже не успевает начаться: одна из тварей набросилась на голую Юдоль и вонзила острые когти прямо ей в глаза. Крик невыносимой боли заглушил все остальные звуки. Чудовища толпой набросились на уже беззащитную жертву и режут, откусывают, отрывают…

Первобытный ужас пронзил меня, и я, скатываясь по стене, сел на пол. Что я наделал? Кровь залила пол, на полке стеллажа повисли разорванные кишки. И оттого на этом фоне дико и жутко звучит тихое чавканье. Острые кривые зубы вонзаются в плоть Юдоль…

Прости. Прости меня!

В дверном проеме появилась Старая Алнурия.

— Хе-хе-хе, крольчонку больше не надо бояться! Он с помощью магии стал медведем! И пусть остальные волки разбегаются по углам, подвывая. Время меняет всё, хе-хе-хе.

Прихрамывая на левую ногу, она поплелась ко мне.

Я не двигаюсь. Внутри меня что-то сломалось. Показалось, даже услышал этот тихий хруст, словно наступили на старую кость. Горечь и боль сменились пустотой. Теперь я точно часть этого мира. Наблюдаю за тем, как гули дерутся за оторванную руку, не обращая на меня никакого внимания. Как кровь стекает с их подбородков, пачкая грудь и ноги. Как странно блестят глаза, затянутые белой пленкой.

Сложно поверить, что это кровавое месиво еще час назад было человеком.

— Медвежонок, долго ли ты собираешься оставаться здесь? — спросила карга, встав напротив меня. Улыбнулась, обнажая влажно-мерцающие лошадиные зубы. — Прятаться нельзя, нет, нельзя. Теперь ты сделан из иного теста. Предстоит мно-о-о-ого работы, разбавленной с весельем. Отринь чувства и запомни эту пустоту в груди. Ибо она и есть твоя путеводная нить. Старая Алнурия не врет, нет, не врет. Запоминай хорошенько её слова. Не отрицай знание!

Не говоря ни слова, я встал, грубо оттолкнул каргу и пошел к выходу. Каждый шаг даётся с огромным трудом, будто на спину положили тяжелую каменную плиту — могильную плиту. Рано или поздно я не выдержу.

И сдохну.

Многоголосый вой боли пожрал весь город. И никуда от него не скрыться. Я захожу в первые попавшиеся дома, блуждаю в лабиринте комнат, но страдальческий стон сопровождает меня. Тогда попытался найти убежище в храмах, чьи шпили протыкают чернильный купол, в подвалах и на рыночной площади… Мне пришла в голову идея закрыть глаза всем мертвецам. И я, сутулясь, плетусь по узким улочкам, нахожу трупы. Пытаюсь не обращать внимания на их вздувшуюся кожу, на искривленные мучениями лица, на червей-змей, что копошатся в плоти — лишь тонкие хвостики торчат.

Я закрываю глаза мертвецам.

Вой не проходит.

И дорога ведет меня дальше — через ряды искривленных столбов, фонари которых испускают ирреальный голубоватый свет, через живой черный ковер воронья, через полыхающие дома… Неподъемный бред цепкими паучьими лапками держится за мой разум. Пытка и кошмар не прекращаются, снова и снова повторяясь. Снова и снова. Снова и снова… Лишь на краткие мгновения ко мне возвращается ощущение реальности. Я и ужасаюсь тому, как поступил с группой. В бесконечном вое прибитых к крестам игроков слышу тихие шепотки.

Предатель-предатель-предатель…

Растягиваю губы в улыбке, смотрю на ладони, испускающие легкое сияние, и продолжаю путь. И растворяюсь в городе. Погружаюсь в убаюкивающий мрак сумасшествия. Густой туман опускается на улицы. Или мне так только кажется? Наплевать. Жирные мухи жужжат над лужами крови. С удовольствием наступаю на тех, кто уже нажрался алой водицы и едва-едва переступает лапкам. Нет ничего приятнее хруста сотен противных насекомых.

Моё тело поражено. Сожрано предательством. И теперь от меня смердит, как от больного лепрой. Внешне, может, я и выгляжу нормальным, но внутри… Внутри всё прогнило. К чему стремления и желания? К чему воля к жизни? И какая теперь разница кого убивать? Свои стали чужими, а чужие… Не примут меня.

На каменной мостовой, измазанной кровью и дерьмом, блестит меч. Улыбаясь, я схватился за эфес. Прекрасное оружие! Лезвие покрыто сложной чеканкой, длинная рукоять покрыта драгоценными изумрудами.

В тумане натыкаюсь на всё новых и новых мертвецов. Кому-то вспороли живот, кого-то насадили на кол, а кто-то издох от потери крови. Мужчины, женщины, дети, старики. Люди. Те, кто из-за сбоя системы больше не оживет. Интересно, о чем эти бедняги сейчас думают в реале? Злятся? Ругаются? Плачут?

Из глубин памяти всплывает образ Алисии, матери вирта, что попалась группе на тракте.

— Алисия из города Натшефта, — бормочу я.

Есть ли среди трупов те, кто родились в игре? Наплевать. Прохожу улицу за улицей, квартал за кварталом. Вдыхаю горячий воздух, наполненный запахами гниющей плоти и болью. Шажок, еще шажок… Лезвие тупится о каменные плиты, тащу меч, точно тяжелую дубину. Наплевать. Реальность расслаивается на множество оттенков черно-серого. Черно-серое небо, черно-серая земля, черно-серый туман, черно-серые здания. Всё черно-серое с редкой примесью красного и желтого. Наплевать. Мне хочется завыть. И окликнуть соклановцев.

— Капитан, где ты? — тихо спрашиваю я. — Верзила. Болтун. Гоблин. Юдоль.

В ответ доносится лишь многоголосый вой.

Смертная тоска сжимает грудь. Я один.

Наплевать.

Шут отыскал меня у развалин таверны "У жирдяя" — я, весь измазанный в сажи и в чужой крови, сидел на дороге и не отрывал взор от пепелища. Двое гулей, посланные за мной, корчились и кричали. Их я пригвоздил к стене копьями, что подобрал у мертвых стражников. Скептически оглядев тварей, карлик спросил, зачем я их мучаю. Ответа он не получил.

Некоторое время мы молчали и смотрели, как догорают последние опорные балки таверны. От сизого дыма слезились глаза, першило горло. Жар опалял лица. Сплюнув, Шут протянул мне склянку с ярко-фиолетовой жидкостью. Я, ничего не спрашивая, откупорил её и выпил. После сильных болей в желудке полегчало. Рассудок вернулся ко мне, хотя по-прежнему казалось, что мир до ужаса хрупок. Случайно тронешь стену, столб, указатель — и всё развалится.

Карлик попросил пойти с ним. Уже по знакомым крестам я догадался, что мы направляемся на центральную площадь.

— Всё уже готово, господин! Ваши мучители уже дожидаются заслуженной кары. Уверяю, вам очень понравится! Позвольте спросить: как голова? Болит? Старуха сглупила и забыла дать вам зелье, убирающее помутнение рассудка. Это мой промах, господин! В следующий раз подобное не повторится. Мне пришлось изрядно попотеть, чтобы вас найти.