Владимир Поселягин - Командир Красной Армии [litres]

Взрывчатку мы на всякий случай отправили мичману заранее, а то мало ли.

Метрах в трехстах от нас грохнуло, и дошел подземный толчок.

– Ого, они что, в орудие всю взрывчатку затолкали?! – удивился сидевший на водительском месте Адель.

Почти сразу прозвучали еще три разрыва и последовали три толчка.

– Все, подорвали, – вздохнул я.

Через десять минут открылась задняя дверь и на сиденье втиснулся Майоров – это он, вместе с Фадеевым, был ответственным за уничтожение орудий и составлял акт.

– Все, моряки в машинах, их оружие тоже, – сообщил он и добавил: – Можно ехать.

Адель сигналом отдал приказ к выдвижению и, стронув «эмку» следом за передовой машиной третьей батареи, спросил:

– Орудия точно уничтожены?

– Да. Вся взрывчатка ушла. Мичман не только стволы взорвал, они аж вздулись, но еще и повредил станины и замок. Теперь их только на металлолом. Акт я составил, Гольдберг все заснял. Хотя и не сразу. У него проблемы со вспышкой были, – несколько возбужденно рассказывал Александр.

Тем временем мы выехали из леса и покатили по пустой дороге параллельно фронту, подальше от места, где немцы взламывали нашу оборону. Разведчики во главе со старшиной Бутовым успели разведать этот путь да заодно узнали, что деревянный мостик через глубокий овраг – в пятнадцати километрах от стоянки – не охраняется.

Перебравшись через него, мы остановились, ожидая, когда строго проинструктированные гидробойцы Фадеева, ехавшие на последней машине, обольют мост бензином и подожгут. Рвать нам его, к сожалению, было уже нечем. Когда сзади вспыхнуло зарево, мы продолжили движение. Мостик, конечно, простой, деревянный, но пока его восстановят, пока пустят войска – время, это все время.

Под дневную стоянку я выбрал небольшой лесок в трех километрах от села Гришино. Даже не села, а скорее, большой деревни из двадцати шести домов. Успели мы вовремя, как раз начало светать. Приказав замаскировать технику, я отправил в деревню разведку. Узнать, что там и как.

Пограничники, прикинувшись окруженцами, узнали от деревенских, что немцы там были. Но давно, еще вчера утром, прошла длинная колонна немецкой техники, следуя за отступающими советскими войсками. Потом проехала пара мотоциклистов, последней – колонна грузовиков, и это все. Пограничники, доложившись, ушли спать. Я тоже завалился на боковую, предварительно приказав усилить посты и выдвинуть наблюдателей подальше от леса.

Разбудил меня днем дежурный по дивизиону лейтенант Александров.

– Стрельба слышна, товарищ старший лейтенант, – доложил он.

– Где? Когда? – протирая лицо и зевая, спросил я.

– От деревни, где были рано утром разведчики. Ближайший пост доложил, что сперва было слышно множество моторов, включая что-то тяжелое, дизельное. Потом стрельба.

– Бой?

– Не похоже, скорее пугали кого-то. Пару раз коротко пролаяли пулеметы, вроде наши. Но все-таки не бой. Что-то другое.

– Хм, объявляй дивизиону подъем. Разведчиков к деревне, пусть узнают, кто у нас тут под боком устроился, – и, посмотрев на часы, вздохнул: – Черт, час дня всего.

Пока дивизион просыпался и умывался, приходя в себя, неожиданно быстро вернулись разведчики. Даже пяти минут не прошло. Кроме Бутова и двух его подчиненных ко мне подошли все командиры. Посмотрев на двух связанных немцев, что привели разведчики, и девочку лет четырнадцати в разорванном платье, которую била крупная дрожь, я приказал:

– Докладывайте.

Доклад был короткий. Когда разведчики выдвинулись и прошли мимо дальнего поста наблюдения, они заметили бегущую по полю девчонку, которую с улюлюканьями догоняли двое немцев. Разведчики залегли, наблюдая за дальнейшим действом. Немцы девчонку догнали, сбили ног и пока задирали ей платье и возились со своей амуницией, разведчики воспользовались ситуацией, приблизившись на дистанцию броска к ничего не замечающим и увлеченным насильникам. Так и получили мы пленных и девчонку, которую, кстати, на середине доклада увели наши медсестры. Расспрашивать ее все равно было невозможно. Девчонка была в глубоком шоке.

Я тяжело осмотрел несостоявшихся насильников, которые под злыми взглядами бойцов, слушавших доклад, съежились.

– Серебряков, расспроси у «языков», что это за нашивки у них на плечах? – велел я переводчику, рассматривая нарукавный желто-зелено-красный щиток и пытаясь вспомнить, что он означал.

После коротких переговоров, пока я изучал документы пленных, Серебряков повернулся ко мне:

– Они немецкий еще хуже меня знают. Это литовцы из отдельного добровольческого батальона.

– Литовцы?! – я почувствовал, как мои губы невольно раздвигаются в довольном оскале.

– Да. Их батальону было сообщено, что тут нет советских войск. И был приказ перекрыть часть территории постами и секретами наблюдения, чтобы перехватывать небольшие группы окруженцев.

– А большие?

– …Немцы не считают их полноценным воинским подразделением, скорее полицейским, поэтому при обнаружении большой группы советских окруженцев они должны вызывать подкрепление.

– Что они делают в деревне?

– …Они говорят, что наводят там свой порядок. Что именно – говорить отказываются.

– Убиваете и насилуйте? – спросил я у пленных. – Только не надо делать вид, что не понимаете меня.

– Нэ понимайт, – отрицательно затряс головой тот, что был покрупнее.

– Дану?!

Прикинув, кто из пленных хлипче, я спокойно встал с подножки грузовика, на которой сидел, и, подойдя к более крепкому, вогнал эсесовский кинжал ему в живот, делая широкий разрез. Жалости к ублюдкам у меня не было никакой. Схватив за шиворот второго, я мордой ткнул его в вывалившиеся кишки.

Моя быстрая расправа вызвала шок у бойцов дивизиона, но смотрели они молча, мало кто отвернулся от неприятного зрелища.

– Будешь говорить? Или тебя освежевать, как и напарника?

– Я все скажу, все-о-о!!! – на чистом русском завопил пленный, когда я оторвал его от раны. Почти сразу его скрутила судорога рвоты.

Посмотрев на Бутова, я сказал:

– Через полчаса мне нужна вся информация об этом полицейском батальоне.

– Есть, – кивнул тот и как-то задумчиво посмотрел, как я вытираю кинжал и убираю его обратно в ножны. Пограничники подхватили полностью деморализованного «языка» и увели его в сторону.

Осмотревшись, я отряхнул руки и громко спросил:

– Хотите знать, почему я так поступил с этими пленными?

– Было бы неплохо, – осторожно сказал стоявший рядом Майоров.

– Начну с начала войны, когда вот эти ублюдки уничтожали наших раненых и расстреливали в спину отходящие подразделения. Про уничтоженный госпиталь в Вильнюсе все помнят? – последовали кивки. – Так это их работа. Выслуживались перед своими хозяевами. Немцы высоко оценили моральные качества литовцев и предоставили их подразделениям особую нишу… Они каратели. Их задача – уничтожение советских граждан на оккупированных территориях. Охрана лагерей для военнопленных и такие вот зачистки. Хотите, я расскажу, что сейчас происходит в деревне? Все молодые девушки и женщины уже изнасилованы. Все евреи или застрелены, или их пытают, чтобы те выдали заначки с золотом. Литовцы не делают различий по национальности, поэтому при захвате деревень они измываются кто как захочет над всеми жителями. Это понятно? Поэтому слушайте мой приказ. Батальон мы уничтожим силами своего подразделения, пользуясь подавляющим количеством тяжелого вооружения, это я о пулеметах. Пленных не брать, если таковое все-таки произойдет, то отдадим их выжившим деревенским, пусть испытают все круги ада. Это все. После возвращения разведки и разработки плана уничтожения литовского батальона дивизион выдвигается к деревне. Проверить технику и вооружение.