Владислав Морозов - Охотник на вундерваффе

Вдруг кто-то из них позже попал в наш плен, а потом мог стать каким-нибудь прогрессивным писателем или общественным деятелем, может, даже «отцом-основателем» ГДР или новой германской социал-демократии? Или кто-нибудь из их детей или внуков мог изобрести что-нибудь этакое, сугубо гениальное (здесь, по моим представлениям, разброс мог быть вообще шире некуда – от вакцины против, скажем, Эболы до новых способов возгонки солода или каких-нибудь полимеров)?

И такая догадка означала только одно – за считаные часы своего пребывания здесь я уже успел что-то изменить в истории как прошлого, так и будущего. Кое-что по мелочи стер, а что-то дописал. Собственного дедушку я, положим, не укокошил, но тем не менее…

И в этот момент меня неожиданно торкнуло. Так, стоп. Сегодня я убил восемь немцев, а вот вчера, во время героической танковой атаки, в экипаже моего «Т-35» сколько человек было? Правильно – со мной девять, а если без меня – восемь. Опа… Получается, и там восемь, и здесь восемь. Ничья по очкам? Вот это, блин, здорово.

Если предположить, что мое попадание сюда действительно было кому-то нужно и мои действия здесь кем-то контролируются, выходит, что эти непонятно кто как минимум пытаются соблюдать некий «баланс» по части убыли фигур на местной «шахматной доске»? Если при моем участии убыло восемь белых фигур, то вскорости при моем же участии должно убыть и столько же черных? Интересный расклад выходит, хотя от подобных предположений мозги могут окончательно распухнуть или закипеть.

Кстати, а куда тогда отнести других немцев, погибших накануне в деревне, когда туда въехал, стреляя во все стороны, наш «Т-35»? Ведь их там точно было много, больше восьми человек… Может, их количество тоже было примерно равным потерям нашей атакующей пехоты и танкистов, или коллективное смертоубийство в более крупном масштабе здесь не считается и в зачет идут только мои «личные достижения»? Нет, лучше действительно не думать про это ничего лишнего, а то точно крыша поедет…

В общем, стоило сделать себе некую «зарубку на память» и далее постараться отслеживать, будет ли соблюдаться в отношении меня этот странный «баланс» по части убиенных с обеих сторон. И если будет – значит, все это точно неспроста. Но пока надо было действовать, и быстро. А то, как совершенно справедливо говорилось в известной книге Ярослава Гашека, «на войне ситуация меняется с каждой минутой».

В общем, я слез с бревен, которые теперь украшала невеликая россыпь стреляных гильз, выбрался из двора, где прятался, на улицу и пошел по ней, держа винтовку наперевес, вниз, в сторону сарая.

Стоило предполагать, что какой-нибудь немчишка вполне может оказаться недострелянным и в самый неподходящий момент, как это бывает в плохих, лишенных «хеппи-энда» фильмах, очнется и пальнет мне в спину…

Но, подойдя к машине, я понял, что никто из немцев уже не подает признаков жизни. Что ни говори, а винтовочная пуля – штука серьезная.

Я подошел к убитому немецкому пулеметчику, вытащил из-под его тела «МG-34» и початую коробку с лентой (еще две коробки я заметил в машине). Поставил пулемет на снег и прислушался. Нет, наши в сарае не подавали каких-либо признаков жизни. Похоже, не могли понять, что произошло и почему вдруг прекратились стрельба и щедрые предложения насчет сдачи в плен к «доблестной германской армии»…

Я вышел из-за угла сарая, где лежал на снегу труп пулеметчика, и заорал, обращаясь к сараю:

– Эй, вы!! Как вас там!! Немцам кранты! Слышите?! Я свой, Красная Армия!! Выходите!! Надо срочно сваливать!!!

Пару минут в сарае продолжали молчать, явно оценивая, не провокация ли это?

Потом из-за левой створки ворот высунулась голова в советской ушанке с красной звездой. Ну, слава богу, хоть кто-то жив остался…

– Ты кто? – спросила голова с плохо скрываемым удивлением.

– Сказал же, свой! Советский! Танкист я! А вы кто?

– Разведгруппа, – ответила голова и пригласила: – Иди сюда!

Я подошел ближе. Голова принадлежала симпатичному плотному мужику с перепачканным порохом фотогеничным, слегка небритым лицом типичного киноактера из 1930-х. Мне живо представилось, как он прямо сейчас умоется, сядет к стоящему где-нибудь в ближайших кустах роялю и с большим чувством запоет про то, как в далекий край товарищ улетает. Неизвестный был в новеньком ватнике, синих командирских галифе с красными кантами по швам и грязных хромовых сапогах. В вырезе его ватника, под горлом, были видны черные бархатные петлицы с танками и одной эмалевой шпалой. Капитан, стало быть… В руках капитан держал мосинский карабин, дополненный висящей на его поясном ремне кобурой для «ТТ».

Интересно, а что будет, если я сейчас зайду и меня там ткнут ножиком под ребро или стукнут по башке чем-нибудь тяжелым? Вдруг у них тут не принято верить кому попало на слово?

И тем не менее я зашел в сарай, все так же держа «СВТ» наперевес.

Нет, все-таки не ткнули и не ударили. И на том спасибо. Более того, я услышал всхлипывание, и, без всякого сомнения, женское.

Сквозь входные ворота и узкие прорези под крышей дневной свет просачивался не особо хорошо, и оттого внутри сарая было довольно сумрачно. Но тем не менее я хорошо рассмотрел сидящую на соломе (ее охапки живописно раскидали по всему полу, а у задней стены сарая навалили вообще до потолка, или это все же было сено? Я никогда не просекаю таких агротехнических нюансов) круглолицую девушку вполне миленького облика, в таком же, как у капитана, новом ватнике (только застегнутом на женскую сторону) и сдвинутой на затылок шапке-ушанке. Лицо у нее было опухшее, явно зареванное.

На воротнике ее гимнастерки я разглядел черные петлицы с двумя кубарями и эмблемой в виде скрещенных молотка и разводного ключа. Воентехник 2-го ранга? Странная какая-то у них получается разведгруппа. На боку у девушки висела расстегнутая кобура, из которой торчала рукоятка «нагана».

У ее ног лежал на соломе карабин, точно такой же, как у капитана. Позади девушки я рассмотрел три сваленных в полном беспорядке вещмешка, еще один прислоненный к стене карабин и зеленый ящик переносной радиостанции с двумя ровными дырами от пулевых пробоин на корпусе. Ближе к задней стенке сарая лежал лицом вверх, зарывшись в солому, еще один человек в нашем ватнике – я видел только носки сапог, пустые петлицы защитного цвета и задранный к потолку сизовато-бледный подбородок. Судя по его деревянной неподвижности, это был уже не человек, а то, что от него осталось, мертвец то есть. Если считать того, что лежал в поле за сараем, получается четверо, из которых двое убиты. Много бы они тут навоевали вдвоем… С карабинами против восьмерых обормотов с ручным пулеметом. И по-любому их было маловато для обычной армейской разведгруппы, даже с учетом двух погибших.