Виктор Точинов - Демоны Рая

Иногда я задумываюсь: может, наша маленькая семейная драма стала не первой попыткой, не первым опытом в рамках большого эксперимента?.. Ведь близнецы Хогбенсы, Сэмми-1 и Сэмми-2, были зачаты и родились в Зоне. Но их родители, аномалы из аномалов, не той закалки… хм… люди, чтобы исполнять в чьих-то экспериментах роль морских свинок. Без затей сразу же разлучили близнецов, разрушили едва возникшую мини-«капеллу» невиданной силы… Родились ли братья Сэмми единым существом? Спросить не у кого, была у меня мысль потолковать с Волдырем, однако колонию мутантов-звероидов на Новой Голландии я нашел разоренной и опустевшей.

Итак, возвращаясь от близнецов Хогбенсов к близнецам Пановым: если нанести на карту три точки – эпицентр возникающей Зоны, место нахождения «попрыгунчиков» в тот момент и место жительства Ани с Маришей (в первом случае – едва забеременевшей ими Горгоны), – каждый раз получается одна и та же фигура, хоть и разных размеров: сильно вытянутый равнобедренный треугольник. Такая вот география с геометрией…

Очень скоро близняшкам предстоит еще одно изменение, еще один переход на новый уровень… По словам Учителя – а его предсказания сбываются всегда, – весной следующего года у близняшек случатся первые месячные. Для обычных людей – рановато, хоть и в пределах нормы. Для аномалов же раннее созревание (и, увы, раннее старение) в порядке вещей. Питер Пэн обнаружил, что в трусах у него происходят новые интересные вещи, на двенадцатом году жизни. Горгона созрела еще раньше.

И знаменательный день их жизни станет Великим Днем для всей планеты.

Да, для всей. Теперь процесс пойдет не стихийно, к нему Учитель готовился десять лет, – и новая Зона покроет весь наш шарик и уничтожит само понятие Зон, хоть и не тем способом, о каком мечтал покойный Леденец, гори он в Аду…

– Елена, что с нашими принцессами? – спросил Учитель.

Одна из стен стала прозрачной – но за ней не открылся вид на берег островка и на озеро. За стеной оказалась комната Елены, воспитательницы моих дочерей. По привычке считаю их своими, хотя… эх… Но слушать ее доклад не хочу. Знаю: случись с принцессами что-то мало-мальски тревожное, весь Рай стоял бы уже на ушах.

В общем, не хочу… А тут и повод как раз подоспел.

Поднимаю руку, привлекая внимание Учителя.

– Да, Петр?

– У меня проблема… Там меня как бы немного убить собрались. – Я кивнул в ту сторону, где, по моему разумению, находилась Старая Ладога. – Разрешите досрочно откланяться?

Он посмотрел в мою сторону, но как бы сквозь меня. И, разумеется, понял, что происходит с оставшимся в обители бренным телом примаса Петра.

– Ох уж эти сектанты… Конечно, отправляйся, Петр. Совсем нет времени собирать тебя по кускам или выращивать новое тело. Кстати, имей в виду: Чистые нам больше не нужны. Они свою роль отыграли и теперь пусть выживают сами. Или погибают сами… на твое усмотрение.

Подвал. Не под главным зданием обители, под одной из притаившихся на задах хозяйственных построек.

Небольшой подвал, но капитальный, полностью забетонированный. С потолка свисает одинокая яркая лампочка – единственный источник света. Окошечек-отдушин, обычных в таких помещениях, нет. И неспроста – дела, что тут происходят, в случайных свидетелях не нуждаются. В случайных слушателях тоже, так что звукоизоляция здесь, надо полагать, неплохая.

Посреди подвала, как раз под лампочкой, стоит не то стол, не то верстак. Он ярко освещен, углы помещения тонут во мраке. На столе-верстаке распластано обнаженное мужское тело, притянуто к столешнице ременными петлями – кожа ремней толстая, прочная, впятером не порвешь. Мужчин, столпившихся вокруг, как раз пятеро, но они рвать ремни не собираются. Напротив, двое проверяют, насколько надежно зафиксирован клиент, а третий укрепляет на нем электроды-«крокодилы» – один «крокодил» вцепляется в нижнюю губу, второй – в половой орган.

«Крокодилы» большие, рассчитаны на приличный ток и напряжение, и пружины у них мощные, а зубцы длинные и острые. На губе сразу же проступают капли крови. На пенисе тоже.

Мужчина никак не реагирует. Смотрит в никуда широко открытыми глазами, лежит неподвижно.

Один из палачей берется за рукоятку на распределительном щитке. Слегка поворачивает и тотчас же возвращает в прежнее положение. Дело мужчины выгибается дугой и опадает. Кровь начинает сочиться обильнее.

Затем все повторяется несколько раз, причем удары током чередуются с вопросами. На удары мужчина реагирует, дергается, вопросы же игнорирует. Пятерку это раздражает, сеансы электрошока становятся дольше, голоса звучат все более громко и раздраженно. В дополнение к не оправдавшему надежд электричеству на лицо пленника сыплются удары.

Из темноты, от дальней стены, подходит еще один персонаж. Это преподобный настоятель Староладожской обители. Пеняет нерадивым мастерам заплечных дел, сам берется за руководство. По его приказу один из пятерки приносит большой ящик, металлически позвякивающий. С такими ходят по квартирам сантехники и прочие специально обученные люди, устраняющие те или иные поломки. Но содержимое данного конкретного ящика предназначено не чинить, а ломать – и волю молчаливых упрямцев, и заодно их тела.

И тут возвращаюсь я, Петр. Единство души и тела восстановлено очень вовремя – ибо над единством и целостностью тела нависла серьезная угроза. Сейчас все быстренько поправим…

Щипцы зловещего вида, тянущиеся к моему соску, застывают в воздухе, словно с держащим их типом внезапно приключился паралич верхних конечностей. Хотя что значит «словно»? Так оно и есть.

Но и без близкого знакомства со щипцами телу досталось, и еще как… Это не стертые ноги, и подавить болевые ощущения до конца не получается. Тем хуже для тех, кто за них, ощущения, в ответе. В такие моменты, грешен, во мне ненадолго воскресает прежняя личность – отмороженный садист Питер Пэн, в нежном пятнадцатилетнем возрасте кастрировавший без наркоза доктора Кейси и запихавший ему в рот отрезанные причиндалы…

Обнаруживаю, что и мой рот отнюдь не пустует. До причиндалов дело пока не дошло – наполнен кровью. И, кажется, там же болтаются два или три выбитых зуба. И все это месиво уже стекает в дыхательное горло. Идиоты… Кто ж так допрашивает? – изумляется воскресший Пэн. Он прав, опоздай я на чуть – и тело захлебнулось бы, так ничего и не рассказав.

Смачный плевок в рожу склонившегося надо мной настоятеля – и кровью, и зубами. По его упитанной физиономии разбрызгивается громадная мерзкая клякса, он ничего не видит, глаза залиты.

Начинают рваться ремни – на руках, на ногах, на шее. Один из палачей, оставшийся вне поля зрения и по недосмотру сохранивший подвижность, шустро прыгает к щитку, лихорадочно крутит ручку. Зряшные потуги, эту их шарманку я обесточил в первую очередь.