Юрий Гаврюченков - Опасный лаборант

Смольский заёрзал, подобрался, налёг на штурманский столик.

– Денис, ваше личное неприятие на самом деле – тщательно скрываемый страх, – сказал он. – Вы не приемлете преподавателей, потому что их боитесь. Вы неоднократно пытались сдать экзамены, но проваливались, это факт. В качестве защитной меры ваша психика приняла как данность ряд ложных доводов, порочащих высшее образование. Это понятно, но печально. Более того, на основании сделанных наблюдений я могу предсказать, что при любом исходе, даже если вы получите диплом, вас ждёт в науке умеренный успех.

– Возможно, – лаборант угрюмо уставился в пол.

– Денис, – мягко сказала Рощина. – Михаил Анатольевич умеет подмечать недостатки. Случается, что он указывает на них в утрированной до оскорбления форме, но он…

– Не оскорбление, а оценочное суждение, – возразил Смольский, пытаясь сгладить неловкость, но получилось как всегда. – В данном случае была прогностика, опирающаяся на факты.

– Я умею различать наблюдения и предположения, – упрямо ответил Муромцев.

Погода менялась. Задул ветер с африканского берега. Он принёс зной и дурноту. Даже над морем воздух сделался заметно суше. Утопленник Эйнар, который уже начал ходить, снова слёг. Экипаж сделался вялым и раздражительным. Глядя на это, капитан да Силва приказал сниматься с якоря.

– Уйдём на глубокую воду и там переждём самум, – объяснил он Рощиной и указал на небо, с востока приобретающее странную грязно-розовую окраску. – Вы не попадали в отравленную полосу? Тогда вам предстоит многое узнать.

Он сунул в пасть трубку, пожевал чубук. Рощина внимала с заискивающим видом, зная, что на мужчин её магия действует безотказно. Жозе да Силва вполне ожидаемо купился. Вынул изо рта затычку, приосанился, указал трубкой на горизонт.

– Ост дует с континента, прямо из Сахары. По дороге он сносит с побережья туман, сделанный чужими. У марокканцев потом на неделю праздник. Они съезжаются к морю, охотятся на отбившихся от воды бишу, жарят их мясо и пляшут у костров. Пока не вернулся туман, люди могут вздохнуть полной грудью. В этом смысле самум им даже в радость, а вот нам достанется по полной. Будет шторм и жара, как в турецкой бане, только хуже, из-за песка. В пустыне самум называют ядовитым ветром, потому что люди умирают от его дыхания. На самом деле, мрут от сочетания высокой температуры и низкой влажности, во время самума она падает до нуля. Но не бойтесь, мы задраимся и переждём под кондиционером. Скажите своим, чтобы всё прибрали с палубы. Что оставите, унесёт в море.

Гонимая усиливающимся ветром, «Морская лисица» мчалась над бурными водами. Волны гнались за ней, обрастая белыми шапками. Ветер сдувал пену и плевал в лицо морякам. Небо за кормой сделалось цвета кровавого гноя.

– Слышите шум? – крикнул Паскаль, дёрнув Муромцева за рукав, чтобы привлечь внимание.

– Какой шум?

Ветер выл в такелаже, океан гудел, шума вокруг было хоть отбавляй, приходилось надсаживать голос, иначе не расслышат.

– Шум песка! Оттуда, – ткнул пальцем баск в направлении красного горизонта, чернеющего на глазах.

Они стояли в кокпите, держались за кормовой релинг и во все глаза смотрели на подступающий конец света.

– Песок! – проорал баск и добавил несколько слов, которых Муромцев не разобрал. – …Шелест!

Лаборант навострил уши. Теперь, когда знал, что слушать, задача упростилась. Из гаммы шумов он выделил странный шорох, который отчётливо нарастал.

– Убрать грот! – скомандовал капитан, и Паскаль с обезьяньим проворством прыгнул на палубу брать рифы, где уже стоял изготовившийся Ганс. Пристегнул страховочный конец. Кака встал на фаловую лебёдку. Только Миксер замер за штурвалом и блаженно помаргивал рыжими веками, ловя кайф от разгула стихий. Дураку всё было нипочём.

Зарифили грот, закрепили гик, поставили маленький косой парус на носу – штормовой стаксель.

– Наденьте жилет или спуститесь в каюту, – мимоходом рыкнул да Силва засмотревшемуся лаборанту, и Муромцев внял предупреждению.

Ветер усилился до тридцати с лишним узлов, разбивая волны. Море вокруг было в пенных рядах. Туча от горизонта разрослась на полнеба. Она догоняла яхту. Несмотря на брызги, в лицо било жаром как из открытой печи. Пересохло во рту. Появился странный запах, не морской. Дерева? Трав?

«Так пахнет пустыня», – сообразил Денис. Словно в апокалиптическом видении на предметы пал жёлтый отблеск, воздух сгустился и начал горчить. Заскрипела на зубах пыль. Теперь шорох песка был отчётливо различим.

– Идём, сейчас вдарит! – Кака хлопнул по плечу и увлёк в салон, где на диване сидел в одиночестве Смольский.

– А где?… – спросил Муромцев, присаживаясь рядом.

– Разошлись по каютам. Арина Дмитриевна сказала, что привяжется к койке, а Виктор Николаевич лёг на мою, – бледно улыбнулся Смольский. – Лично я предпочту сохранить свободу перемещения, чтобы добежать до унитаза.

– Присоединяюсь, – в критической ситуации Денис не держал на него зла.

Входной люк задраили. Миксер проскользнул в форпик проверить форлюк и вентилятор. Кака включил кондиционер. Предусмотрительно заряженные аккумуляторы давали ему до двадцати часов работы, хватило бы пережить десяток самумов.

Болтанка усиливалась. К бортовой качке добавилась килевая. К горлу подкатил ком.

– Извините, – окаменев лицом, Смольский метнулся в сторону гальюна, но не удержался на ногах. Яхта накренилась, ведущий научный сотрудник врезался плечом в переборку, рухнул. Там его и стошнило. Он скрючился, елозя по луже, подогнул колени к животу, закрыл голову руками, чтобы не слишком било, и замер, терпеливо пережидая.

«Сволочь ты!» – зажмурился Денис, чтобы не стравить самому. От мерзкого кряканья Смольского он почти не сдержался.

Через иллюминаторы и стекло форлюка салон озарял неприятный мареновый свет. Кондиционер работал, но делалось всё жарче и жарче – нагревалась обшивка судна. Страшно было подумать, что творилось снаружи, где пыль и песок мчатся в опаляющей буре, в смеси с бактериальным туманом пришельцев. Когда яхта проваливалась между волн, с иллюминаторов смывало липкий налёт. Багрянец сменялся нефритовой зеленью пучины, потом «Морская лисица» вскарабкивалась на волну, будто выныривала с этого света прямиком в преисподнюю. Когда волна била в борт и яхту кренило, в иллюминаторе мелькал пунцовый шар солнца.

«Пронесёт – будем жить», – молился на свой лад атеист Муромцев. Казалось, что светопреставление перешло в фазу Армагеддона, что процесс находится в самом разгаре и сделался необратим. По салону каталась посуда из небьющегося акрилового пластика, спальные принадлежности и всякая незафиксированная мелочь. «Надо было привязаться к койке», – пальцы, впившиеся в край дивана, соскальзывали. Лаборант упирался ногами в стол и кое-как удерживался.