Андрей Посняков - Князь-меч [СИ]

– Значит, осенью или зимой с тобой только и свидимся… – понурив голову, Кольша вдруг вскинул глаза и молвил, шалея от собственной смелости: – Марусь… а можно, я тебе провожу?

Девчонка вовсе не обиделась, а, наоборот, улыбнулась:

– Проводи, пожалуй. Коль ног не жаль.

– Да не жаль…

Так они и пошли, торг миновали, Застенье, а, как вышли на тракт, что шел вдоль Великой, так и за руки взялись. Шли. Кольша все время болтал, что-то смешное рассказывал, отчего скоморошница все время смеялась. От смеха этого, от очей голубых лучистых Кольше стало так хорошо, как, верно, никогда еще не было.

– А вон береза-то – распустилась уже! – Кольша показал рукой на рощицу, что вымахала прямо на берегу реки.

– Да где? Не вижу.

– Да вон! Вон, листочки-то. Хочешь, так ближе подойдем.

Подошли…

– Вона, глянь!

Девчонка подняла голову, и Шмыгай Нос, снова набравшись смелости, обнял ее за талию и чмокнул в щеку.

Чмокнул и, опустив глаза, прошептал:

– На прощанье…

– На прощанье целуют не так… Смотри – вот как надо!

Взяв парня за ворот рубахи, Маруська притянула его к себе и с жаром поцеловала в губы…

Тут Кольша совсем ошалел, полез рукою под юбку… И тут же получил коленом в пах. Скрючился, заныл:

– У-у-у…

– Под юбку не лезь, – усмехнувшись, спокойно предупредила дева. – А целовать… целуй, то мне приятно.

– А можно… можно, я грудь твою поцелую?

– А по голове тебе не треснуть?

– Да ла-а-адно…

Про беглеца отрок спросил, когда уже подходили к скоморошьей заимке. Вспомнил, наконец…

– Вытянутое лицо, лохматый, уши, как у тебя? – жуя сорванную травинку, переспросила Маруська. – По-русски говорит странно… Говорил…

Кольша сразу же насторожился:

– Что значит – говорил?

– Был такой, – покивала дева. – С месяц, да больше, в ватаге прожил. На колокольчиках игрывал, на трещотках. Сказал, что из беглых, с немецких земель. Особо о себе не рассказывал. Мы его Гриней кликали.

– Гриней, говоришь… А где он сейчас, этот Гриня?

– Да сеночь ушел. Видать, узнал, что мы в низовские земли уходим. Не захотел туда.

Ушел. Закусив губу, отрок забыл и про деву… Лохматый, с лошадиным лицом, уши оттопыренные! Хоть куда приметы. Он это, он! Беглец литовский, коего сам князь-батюшка ищет. Как же раньше-то у скоморохов поискать не пробовали? Не сообразили… Да и не подгонял никто, не требовал…

– Марусь… А как он ушел – кто-то ведь видел?

– Ну… Старче наш, верно, видел. Он и сказал.

– А как бы со старцем вашим поговорить? Можно? Я ведь его помню.

– Он тебя тоже помнит. А поговорить можно, чего. Только сейчас Старче по делам, по людям пошел. К вечеру явится, вот и ты приходи – вечером.

– Приду… еще поцелуемся, а?

– Там увидим.

Узнав о том, что скоморохи собираются в низовские земли, Йомантас и впрямь решил уйти. Ушел бы все равно, собирались бы ватажники, не собирались – уже дорожки просохли, уже можно было пробираться в Ригу, Ревель, Дерпт. Можно даже обратно в Литву, но – с осторожностью, сперва узнать, не серчает ли великий князь? Ведь приказ-то его так и не выполнили, Довмонта-Даумантаса не извели, не убили. Ну да Войшелк отходчив. Да и боярин Скудучай, небось, все так же влиятелен. Йомантас же – не из последних жрецов, нет. Еще пригодится, а как же! Значит, что же, в Литву? С полоцкими купцами можно…. Только не в городе к каравану пристать, а по пути. Жрец знал, что его ищут… не могли не искать.

От ватажников беглец своих намерений не скрывал, еще с вечера тщательно выспросил старосту о том, как лучше идти. Все понял, покивал, поблагодарил, а уж утром, еще засветло, поднялся, да, забрав пожитки, по-змеиному тихо проскользнул в дверь.

Восточная половина неба алела зарею, сверкающим жемчугом висели в траве крупные холодные капли. Судя по росе и по чистому небу, день нынче ожидался хороший, теплый, солнечный и сухой. Впрочем, беглецу было все равно. Лишь бы выбраться, лишь бы сладилось все. Полоцкие-то купцы как раз и шли в Новогрудок… Войшелк-князь именно там и жил. Так что пока все складывалось удачно, вот и дальше бы так…

Утро выдалось славное, шагалось легко, тем более что за плечами была лишь полупустая котомка. Полкаравая, кусок вареной рыбы, соли щепоточка – на день хватит, а дальше Йомантас надеялся нагнать купцов. И, несомненно, нагнал бы, кабы…

Они, видать, прятались за кустами орешника, поджидали. Выскочили резко, беглец не успел далеко уйти. Трое угрюмых здоровяков самого гнусного вида, похоже, разбойники из шайки пресловутой атаманши Рогнеды, которую тут все боялись.

Напали, приставили к груди кинжалы! Вот ведь дурни. Нашли, на кого нападать. Йоманатас даже не очень и испугался, вел себе спокойно. Упаси, боги, не сопротивлялся – один-то против троих? Спокойно поздоровался, дал себя обыскать, связать… лишь усмехнулся:

– Как видите, уважаемые, я весьма небогат. Берите все, я не в обиде.

– С нами пойдешь! – один из разбойников нехорошо ухмыльнулся и подогнал: – Живо!

Людокрады! – тут же осенило жреца. Про таких он слышал, скоморохи рассказывали. Нехорошо, очень нехорошо. Вот ведь попал с утра. Угораздило. Вот именно, что с утра… А не лично ли его людокрады и дожидались? Не просто ведь так сидели в кусточках с утра. Да и та тропинка, что вилась по бережку Великой-реки, не очень-то походила на наезженную дорогу.

Значит, именно его, Йомантаса, людокрады и ждали. Старче, сука, сдал!

– Ты только не вздумай бежать, человеце, – предупредил невысокий детина с круглым крестьянским лицом и клочковатою бородою. Поверх рубахи на плечи разбойника была накинута овчина, а на перевязи, в кожаных ножнах, висел не какой-нибудь тесак, а самый настоящий меч! Без излишних украшений, но видно, что рыцарский. Откуда у простого татя такой меч? А откуда угодно! Мог и украсть, а, скорее, просто убил хозяина клинка. Убил подло, исподтишка, а как иначе справиться с рыцарем простолюдину?

Обладатель меча, похоже, и был тут за старшего, остальные двое обращались к нему почтительно – дядько Дементий.

Йомантас все же попытался хоть что-то прояснить:

– Зачем я вам?

– Узнаешь!

Шли не очень-то долго, от силы верст пять, когда впереди, за деревьями показалась усадьба. Обычная такая усадьба, какая не одна бывает у каждого уважающего себя боярина. Ну, а если и одна – то не у боярина, а у своеземца, или, как их называли в Новгороде и Пскове – «человека житьего». Кто б ни был хозяин усадьбы, боярин или «житий человек», а видно было, что за всеми строениями здесь следили. Крепкий тын, тесовые ворота, обитые железом, бревенчатая башня посреди двора – все честь по чести, не забалуешь. Еще имелись связанные друг с другом сенями избы – хоромы, три избы поменьше – для дворовых, и всякого рода хозяйственные постройки – амбары, коровник, птичник, а на заднедворье – овин и пилевня.