Андрей Посняков - Князь-меч [СИ]

Игорь заканчивал аспирантуру, модный же дом, где он был управляющим, как-то не приносил в последнее время особенной прибыли. Верно, потому, что им мало кто занимался как следует. Игорь сел за диссертацию, а мачеха занялась личной жизнью. Что же касаемо сестры Лаумы, то она помогала, да и много чего делала… Однако и у нее была своя жизнь.

– Академку возьму, – усевшись на диван, молодой человек устало вытянул ноги. – Займусь бизнесом вплотную. А то, чувствую, у разбитого корыта останемся.

– Да не переживай, не останемся, – Ольга уселась к мужу на колени, погладила по голове. – Мы ж с тобой умные, да и сестра поможет. Кстати, Лаума в гости звала. На дачу, сразу после Нового года. А что? На лыжах покатаемся…

– Тебе только на лыжах сейчас…

– Да ладно!

Ольга потянулась, изогнувшись, словно кошечка, и Игорь тут же погладил ее по спине, запустив руки под футболочку. А потом принялся целовать, целовать, целовать… нежную шейку, губы, упругую, с тонкой белой кожею, грудь…

– Ах, ты ж…

Сразу после секса супружница упорхнула в ванную, вернулась, завернутая в полотенце, уселась на диван, вытянув ноги… и вдруг нахмурилась:

– Ты знаешь, сегодня в магазине на меня пялился какой-то лохматый парень!

– Что еще за парень?

– Лицо такое… вытянутое, неприятное… Как у лошади. Ой! Кажется, я его уже где-то видела… Ну, да, видела, чес-слово! Помнишь, летом мы с тобой ездили в гости в Литву?

Йомантас! Ну да, а кто же еще-то? С неприятным «лошадиным» лицом.

Князь проснулся в холодном поту и, усевшись на ложе, протянул руку за квасом. Налитый в обычную крынку напиток сей всегда стоял рядом, на подоконнике. Сделав несколько долгих глотков, Довмонт поставил крынку на место и, задумчиво покусав губы, глянул в окно. Светало уже, и первые петухи наперебой призывали солнышко. Узкая алая полоска рассвета на глазах становилась шире.

День начинается. В Троицком соборе вот-вот ударят в колокола. К заутрене… Вот! Ударили!

Князь перекрестился на висевшую в углу икону Николая Угодника и, быстро одевшись, поспешно зашагал в церковь. На воздухе было хорошо, свежо. Росная трава расстилалась под сапогами, обещая солнечный и теплый апрельский день.

Довмонт вернулся в хоромы каким-то другим – деятельным, быстрым, активным. Таким он не был уже давно – с тех пор, как вернулся из похода. Все стояло перед глазами мертвое лицо Любарта… и мертвые девушки, жертвы… Князь все пытался замолить грех – и не мог.

Нынче же что-то подействовало – то ли этот непонятный, явно о чем-то предостерегающий, сон… то ли, наконец, помогли молитвы… Как бы то ни было, а надежа и опора Пскова (надежа и опора – на полном серьезе, без всяких смешков!) вновь обрел свой привычный вид; умылся, растерся холодной водою до пояса, да велел привести брадобрея – бороду подровнять.

А еще велел позвать сыскных! Не так себе велел, походя, а вполне суровым голосом. И в самом деле, чего они там возятся-то? Давно должны были уже словить беглого жреца… если тот еще жив, правда.

Вежливо покашляв, в горницу вошел Степан Иваныч, тиун. Поклонясь, потеребил остроконечную бородку, поправил на плечах синюю, с узорочьем, накидку-свиту… Щеголь, мать-ити!

– Звал, княже?

– Звал, звал! – насмешливо покивал Довмонт. – Чего кота за хвост тянешь?

– Кота?!

– Я про Йомантаса, жреца беглого.

– Ищем, надежа князь! – тиун истово перекрестился и тут же вздохнул, поправился: – То есть – искали. Везде, княже, искали, месяц почти. Всех перетеребили – и не нашли. Значит, сбег… или в живых нету.

– А, может, просто искали худо, спустя рукава? А что? Я вас не подгонял, не спрашивал…

Довмонт расслабленно хмыкнул и ударил ладонью по столу:

– Вот что, Степан Иваныч, ты давай-ка, своих настропали. Чтоб носом землю рыли!

– Так они и так роют, княже, – заступился за своих тиун.

– Знаю, что роют, – усмехнулся князь. – Только вот результат – где? Пусть еще разок все хазы да норы пройдут… и через пару дней мне доложат! Все. Ступай, Степане. Ступай и помни – жду!

Поклонившись, Степан Иванов-сын вышел от князя и, вернувшись к себе в сыскную избу, окинул строгим взглядом сидевших на лавках парней: Осетрова Кирилла и Семена. Да, здесь же, в горнице ошивался и мелкий отроче Кольша Шмыгай Нос. В новой верхней рубахе с широким узорчатым оплечьем, подпоясанной желтым кушаком, в мягких, со скрипом, сапожках, парень нынче выглядел щеголем! Еще бы… чай, не лаптем щи хлебает!

Хотел было тиун Кольшу выпроводить – маловат еще для особенно секретных дел, да передумал. Не такое уж и дело было секретное, да и вообще, отрок много где ошивался, много чего слышал. Оденется бедняком – никто его и не стесняется, кроют правдой-маткой и князя, и бояр, и вече, и прочую псковскую власть. И ведь верно кроют-то! То дороги не замостили, то стражу с рогатками на дальних переулках не выставили – вот двух честных дев там в толоки и взяли. Третьего дня еще! Ох, узнает князь, еще пуще рассердится… не любил он прелюбодеев-насильников, даже слово особое для них выдумал – маниаки. Это слово тиун Степан Иваныч, кстати, тоже употреблял, не особо стесняясь. Когда своих парней ругал за неумелость да леность. Вот и сейчас уселся за стол, посмотрел, набок голову свесив:

– Ну, что, маниаки, молвите?

Сыскные разом повскакивали, выстроились в ряд. Кольша Шмыгай Нос – тоже. И видно ведь было, пащенок начальника не боится ни на немецкий грош… Рад даже, что к нему, как к взрослому, такой же спрос.

– О беглом волхве литовском именем Йомантас осмелюсь напомнить вам, бездельникам да плутам изрядным, – скучным голосом продолжил тиун. – Посейчас только сам князь наш, защита и опора, очень сим беглецом интересовался. Спрашивал, почто до сих пор не пойман?

– Дак ведь нет его в граде, – Кирилл Осетров скорбно развел руками. – Был бы, словили б уже. Верно, Семене?

– Ты на других-то не кивай! – прикрикнул Степан Иваныч. – Каждый за себя ответит. Пока же видеть вас не желаю! Все, прочь пошли. И покуда точно все про беглеца того не узнаете, на глаза не показывайтесь, вот так!

– А толоки как же? – поклонившись, Кирилл все же осмелился напомнить об еще одном важном деле.

Тиун покряхтел:

– Толоками тож занимайтесь. Ох, чувствую, князь и за них тоже спросит. Да еще как!

Выйдя из сыскной избы красные, как вареные раки, парни быстро распределили промеж собой вектор поисков. Собственно, распределял-то Кирилл Осетров, как самый опытный:

– Я средь купцов еще разок поспрошаю, на торгу. Ты, Семене, – на пристани пошуруй. Ну, а ты… ты…

– А я – на Застенье.

– На Застенье так на Застенье. Давай.

На Застенье Кольша первым делом побежал на торг, куда же еще-то? Где все новости, все слухи да сплетни, узнать, как не на площади торговой? На дворе конец апреля стоял, кое-где и подсохли уже стежки-дорожки, реки освободились ото льда. Правда, по рекам плыть еще опасно было: с талых снегов, с болотин вскрывшихся воды ого-го, и течение – бурное. По такому-то течению запросто об камень ладью! Не успеешь и охнуть. Потому, покуда только пешие караваны шли – из немецких земель, из Литвы, из Полоцка. Новгородцы да суздальцы еще не пожаловали, в их краях едва только снег сошел и грязища стояла непролазная.