Владимир Михайлов - Ночь черного хрусталя (сборник)

— Лады, — сердито проговорил Урбс. — Хотя постой. У него ты нашел еще что-нибудь… такое?

— Что, по-твоему, я должен был его на арене обшарить?

— Не на арене. Жилье его ты проверил, как следует?

— Я и близко не подходил. И не знаю, где он там живет…

— Ты что, всерьез? Было ясно сказано: чтобы никаких следов! А там, где он живет, какие-нибудь следки наверняка есть. С выходом на нас. Или хотя бы на машинку. Детали там, мало ли что… Немедленно, пока никто другой не спохватился, иди и все обшарь. Живет он, надо полагать, где-нибудь неподалеку от своих скотов. Просмотри все бумаги, может быть, есть какие-то письма — он ведь наверняка с кем-нибудь да связан.

— А если не найду?

— Замети все чисто.

— Это как?

— Купи зажигалку за двадцать пять центов… И чтобы ничего не осталось. Теперь понял?

— Все ясно.

— Сделаешь — доложишь.

Перед тем, как идти в операционную палату, он вызвал начальника охраны.

— Ты с этим говорил недоделком?

— С пигмеем? Попробовал.

— И что он?

— Не хочет разговаривать. Молчит. Да я вам сразу сказал: бесполезно. Он с нами работать не станет.

— А до него дошло, что в случае чего…

— Он вовсе не дурак. Все понимает.

— Тогда кончай с ним. И подготовь парочку контейнеров — из тех, в которых мы раньше отправляли.

— Попозже. Когда будут отходы, с ними вместе и упрячем. Только надо будет и его… разделать. Сами займетесь?

— Еще этого только не хватало… — поморщившись, пробормотал Урбс. Вздохнул.

— Ладно. У меня две операции, после них подашь его.

— Слушаюсь. Мы что, по-старому будем работать? Не засветимся?

— Не должны. Иди. Пока все, — сказал Урбс и кивнул.

Ему еще предстояло вымыться и переодеться для операции. Конечно, с этими пациентами можно было бы обойтись и без таких тонкостей. Но Урбс привык выполнять правила. В отличие от законов, соблюдать которые не собирался.

Билеты на борт, вылетавший в Карачи, уже начали регистрировать. Ева крепко держала Милова за руку, словно боялась потерять его — на сей раз навсегда. Он обнял ее за плечи, но в этом движении она ощутила какую-то рассеянность, что ли. Это было обидно.

— Все по-мужски, да? — сказала она, и в ее голосе Милов почувствовал холодок.

— О чем ты, прекрасная женщина?

— О тебе. Весь пыл твой остался там… в машине. И я тебе уже безразлична.

— Господи, глупости какие, — сказал он и поцеловал ее. Ева мотнула головой:

— Из милости — не надо.

— При чем тут «из милости»… Просто задумался. Прости. Больше не буду.

Она не стала уточнять, чего именно он больше не будет. Знала, что человека в таком возрасте уже не переделаешь: надо или брать его таким, каков есть, или не брать вообще. Может быть, не брать? Она решила подумать об этом позже.

— Все в порядке, — сказала она, — не обращай внимания. Знаешь же, что мне всегда не по себе в такие минуты… Ладно. А твой самолет когда?

— М-м… Еще не знаю.

— Ты же взял билет на моих глазах!

— Right. Но боюсь, что сейчас придется его сдать.

— Ага! Вот почему ты так любезничал с кассиршей…

— Ева, господи! Что только тебе приходит в голову.

— Найди более правдоподобное объяснение.

— Этот циркач. Дрессировщик.

— Вероятнее всего, он уже мертв. Да и какое тебе дело? Ты не из этой полиции.

— Что-то там было не так. Слишком этот его разбитый талисман напоминал электронную схему. Сейчас я точно припоминаю: плоские обломки с блестящими точками… Словно расколотая плата.

— Да тебе-то что?

— Откровенно говоря, сам не знаю. Но если удастся, попытаюсь найти его квартиру. Вероятнее всего он, как и все подобные артисты, живет в своем трейлере, а в других перевозит носорогов.

— Не живет. Жил. И перевозил.

— Ты права, конечно.

— Но где бы он ни жил, что тебе до него? Не терпится заняться расследованием убийства в стране, где ты не имеешь на это никакого права?

— Нет, убийством пусть занимаются власти, не собираюсь отнимать у них хлеб. Но что-то заставляет меня поинтересоваться…

— Твоя хваленая интуиция?

— Як ней отношусь достаточно серьезно.

— Знаю. Извини. Все равно, мне тебя не переубедить — бесполезно… Но прошу тебя: не забывай, что мне очень хочется увидеть тебя еще раз, и еще, и еще — живым и здоровым. А тебе уже не двадцать лет…

— Есть очень много лет, которых мне «уже не». Но что-то делать я еще не разучился. Успокойся: лезть на рожон я не собираюсь.

Эти слова он произнес по-русски, и она не очень поняла.

— Куда ты не собираешься лезть?

— Не собираюсь нарываться на неприятности.

— Обещай!

— Я имею в виду — излишние. Послушай, а ведь посадка уже заканчивается. Боюсь, что тебе надо поторопиться.

— Поцелуй меня.

Милов не заставил ее повторять.

Он подождал еще — до той поры, когда далеко за громадными стеклами второго этажа пронесся, все ускоряясь, 737-й и уже на пределе видимости круто пошел вверх по невидимому склону; небесный скалолаз. Лишь убедившись, что взлет прошел благополучно, Милов покинул аэропорт, на стоянке расплатился и сел в машину, выехал, свернул к городу, метров через пятьсот съехал в дозволенном месте на обочину и вылез. Обошел джип кругом, словно оглядывая, можно ли в таком виде въезжать в город, на самом же деле следя, не остановится ли случайно еще кто-нибудь в поле его зрения, спереди или сзади — все равно. Не заметил. Снова уселся. Включил контроль. Было чисто; за время стоянки никто не подсунул «жучка». Позади солнце зацепилось за горизонт; еще несколько минут — и упадет тропическая темнота. Он врубил скорость и поехал, предварительно установив на компьютере цель: все тот же цирк, представление в котором сегодня завершилось не совсем обычно.

Он вел машину спокойно, но по мере приближения к городу, а затем и в самом городе уже, чувствовал, как все больше овладевает им рабочее настроение, иными словами — готовность сталкиваться с неожиданностями и справляться с ними. В последний раз он пережил такое состояние совсем недавно: во время бегства из Приюта Ветеранов. Именно там начались неясности, которые продолжаются и продолжались до сих пор, понемногу увеличиваясь в счете.

«Ну, что ж, это — нормально».

* * *

Цирковой караван располагался, как оказалось, совсем недалеко от шатра — на обширной забетонированной площадке, обнесенной высоким и прочным бетонным же забором, да еще с проволокой наверху. Ничего удивительного в этом не было: цирковой купол был предназначен лишь для представлений, в нем не было конюшен, зверинца и других помещений, необходимых при работе с животными. Не так уж редко среди них появлялись серьезные хищники, и забор предназначался не для того, чтобы предохранить их от похитителей, но наоборот — обезопасить людей от какого-нибудь, ухитрившегося выскользнуть на свободу леопарда. Не смог бы беглец преодолеть и ворота, хотя и не бетонные, но не менее крепкие и массивные.