Алекс Маршалл - Клинок из черной стали

И для Марото было бы лучше, если бы с ним действительно случилась какая-то беда и оправдала переполох, что поднялся в его честь, иначе Пурне придется дать ему увесистого пинка под зад. Мысль о том, чтобы вывести на чистую воду старого друга и наставника, подействовала на нее как целительный бальзам, и тапаи с пашой двинулись вперед, словно дисциплинированные солдаты, каковыми совершенно точно не были.

Солнце сбежало от Лучшей, Яркая Смотрящая спряталась в высокой траве на западе и накрылась плащом своей сестры Среброокой. Много лет назад молодого отца Турису и старого ядопрорицателя впервые вызвали в Круг чести, и они долго боролись в траве, шипя друг на друга, словно сцепившиеся морозные змеи, и когда их наконец растащили, старик сквозь зубы признал, что солнце на самом деле – это ипостась Обманщика, а луна – воплощение Падшей Матери… Но Лучшая продолжала мысленно называть их прежними именами. Было бы проще связать со Всематерью одну Среброокую, но новая ядопрорицательница оказалась более восприимчивой к мудрости Турисы, чем ее предшественник, признав еще дюжину других предков различными воплощениями Падшей Матери.

Это еще больше все запутало, и было трудно не возвращаться к старым названиям в разговорах об охоте, песнях и многом другом, включая погоду.

А погода была такая, что Лучшая нещадно потела под тонкой кожаной одеждой, несмотря на близкое зимнее солнцестояние, и по мере продвижения на юг становилось только теплее. Она шла вперед сквозь густую, душную мглу, а брат Рит плелся позади, заметно отставая. Они пересекли границу Самота и теперь приближались к той точке, где Яркая Смотрящая уходила под землю, – коварные родственники Лучшей заколдовали солнце, чтобы оно спалило Мерзлые саванны, и поэтому, следуя за солнцем, можно их отыскать. Так сказала ядопрорицательница, и отец Туриса не оспаривал ее мудрость; Диадема тоже лежала к западу от Кремнеземья, так что все дороги повторяли путь солнца.

Темный, как ячменное вино, край усеянного звездами плаща Среброокой соскользнул за край мира, и Лучшая остановилась, поджидая брата Рита. Так они прошли все Мерзлые саванны и Соколиный лес, она шла впереди, а он хромал на обе ноги, и приходилось останавливаться, чтобы мальчишка не потерял ее след. Охотник из него был такой же, как и ходок, да и воин, видимо, не лучше, так что один он долго не протянул бы… Должно быть, именно поэтому Падшая Матерь и свела их вместе. Этот глупый щенок напоминал ей маленького Мрачного, когда тому было года четыре.

Дожидаясь монаха, она вспомнила мост через Агартанское ущелье и памятный камень, который Рогатые Волки установили возле него прошлым летом.

На плоской стороне известнякового валуна было вырезано изображение четырехрукого монстра, преследуемого охотниками; под ногами у злодея лежали трупы. Конечно же, она очень переживала, когда ее недостойный брат дважды опозорил клан, но еще сильнее ошеломило содеянное отцом и Мрачным. Мужчина, зачавший Лучшую с ее матерью, и мальчик, которого она зачала со своим супругом, теперь не просто предатели клана; их грех вырос настолько, что они превратились в одну огромную анафему – так называют монахи тех, в ком поселилась зараза демонов.

Видимо, так было предопределено с самого начала, когда старый ядопрорицатель, присутствовавший при рождении Мрачного, намазал снадобьем из тертых насекомых, пепла крапивы и петушиной крови лоб беспокойно расхаживающей по жилищу матери и стонущего, тужащегося отца. Лучшая почесала шрам, оставшийся от едкой жидкости на ее лице, вспоминая, как Мрачный наконец-то показался между ног у Остроухого и она решила, что у нее начались видения от жгучей мази оракула, потому что не нашла никакого иного объяснения тому, что ее мокрый, плачущий ребенок так очевидно проклят. Но увы, все это случилось наяву.

С того первого дня долгими месяцами, годами Лучшая пыталась понять, какую ошибку, позволившую заразе демонов вселиться в ребенка, они с мужем могли совершить. Они были гордостью клана, умелыми охотниками и храбрыми воинами, почитающими предков, церковь и обычаи Рогатых Волков, и к тому же оказались едва ли не единственной парой двухсущностных (или хиджра, как цеписты называли тех, чей дух Обманщик поместил не в то тело, что было предназначено Падшей Матерью).

Она никогда не задумывалась над последним обстоятельством, поскольку именно те, кто привлек внимание Обманщика, наиболее достойны любви Всематери. Лишь однажды ее отец заговорил о том, что Лучшая и Остроухий не больше виновны в том, каким родился их сын, чем он сам и его жена виновны в том, что Лучшая родилась двухсущностной. «Древние Смотрящие просто наблюдают за нами, – сказал он со своей обычной склонностью к богохульству. – Они не залезают в чрево невинных мужчин и женщин, поэтому прими своего мальчика как благословение». Когда Остроухий удивился, как можно считать благословением ребенка, оскверненного заразой демонов, Безжалостный схватил зятя за ухо и заявил, что любого ребенка, если только он не мертворожденный, можно считать благословением и мальчик с кровью шамана куда больше заслуживает любви, чем пара новообращенных цепистов, изменивших обычаям предков. После этого разговора молодые родители поспешили рассказать обо всем отцу Турисе, и тот, оправившись от потрясения, объяснил, что любой способен отличить анафему от хиджры, и перечислил признаки, по которым это можно сделать. Он даже заподозрил, что именно болтливый язык отца Лучшей проложил дорогу зловредному духу, угнездившемуся в глазах мальчика.

Когда же они обратились с этим вопросом к старому ядопрорицателю, тот заявил им и священнику, что такой достойный человек, как Безжалостный, имеет право говорить в своей хижине все, что угодно, даже если он исходит в своих рассуждениях из устаревших верований, сохранившихся с непросвещенных времен. Тем не менее Лучшая и Остроухий на правах родителей могут позволить отцу Турисе изгнать порчу из ребенка, но Лучшая так и не пересилила себя, не согласилась на болезненный ритуал, понимая, как трудно выжить в клане слепому человеку, не говоря уже о слепом младенце.

Даже сейчас она сплюнула при мысли о том, что могла изуродовать сына, а затем сплюнула еще раз, вспомнив, чем обернулась эта жалость к анафеме для нее самой и ее клана. Решив, что плевков недостаточно, чтобы унять гнев, позор и страх перед злом, что притаилось в крови ее родных, Лучшая приподняла подол боевого одеяния и помочилась в темноту. Затем она вспомнила, как испугался ее обессиленный муж, увидев круглые кошачьи глаза новорожденного, Остроухий даже не разрешил повитухе поднести к его набухшей груди порченную демонами тварь… Не смогла Лучшая удержаться и от воспоминания о том, как сама она, едва взглянув на Мрачного, поняла, что ее отпрыск не способен совершить какое-либо преступление, что он хоть и ущербное, но все же дитя Падшей Матери. Теперь, после всего случившегося, Лучшая уже сомневалась, что эта уверенность была рождена материнской любовью, а не коварным проклятием, очевидно поразившим всю ее семью и заставившим защитить это создание, в то время как все остальные видели его злобную сущность. Мрачный ни в чем не виноват, ибо он был обречен с самого рождения, но Лучшая, безусловно, должна понести наказание, поскольку могла спасти клан от анафемы, в которую неизбежно превратился бы ее сын, но самонадеянно решила, что сумеет приучить его к праведной жизни, и теперь саванны дорого заплатили за ее гордыню…