Филип Фармер - Мир одного дня (сборник)

Кэрд еще усилил натяг. Линии щелкнули и зазмеились, сверкая, во тьме. Они извивались туда-сюда, сталкивались, сливались — пока наконец не сплавились в одну стройную, длинную, светящуюся колонну. Она стояла торчком, то есть уходила из тьмы внизу во тьму вверху. Кэрд повернул ее под прямым углом к прежней позиции и закрутил так быстро, что колонна превратилась в размытый диск.

Другой глаз отметил, что образ Кэрда стал намного бледнее и съежился. Неудивительно — ведь тепло, подаваемое на линии, исходило от него. Теперь под ногами у захиревшего Кэрда возникли очертания люка. Иногда образ исчезал, взвиваясь вверх, как ракета, иногда сжимался в шар и укатывался по жёлобу с призрачными кеглями на другом конце. Сегодня он, стало быть, провалится в люк.

Глаз, наблюдающий за вращением сверкающего белого диска, видел, как диск вырезал из тьмы прямоугольную глыбу и начал обтесывать ее. Грубая фигура, возникающая из черноты, постепенно светлела, поглощая свет из диска. Чем больше она обретала форму, тем темнее становился диск.

Когда Тингл был почти совсем готов, первый глаз мысленно отдал команду, и образ Кэрда провалился сквозь пол. Линии, изображавшие люк, исчезли.

Теперь оба глаза сфокусировались на Тингле. Диск сжался и почернел, утратив весь свой накал и затупив свою кромку, а светящийся Тингл всплыл из мрака.

Диск исчез, и образ Тингла взмыл кверху с такой скоростью, что оставил за собой длинный, как у кометы, хвост.

Он обратил глаза наружу и поднял веки. Боб Тингл успешно приземлился с осадком Кэрда на дне. На девяносто восемь процентов он был житель среды, а на два процента — житель вторника. От Кэрда осталось достаточно, чтобы не забыть о манекене, все еще остававшемся надутым в каменаторе. Что будет, если Нокомис его увидит? Тингл не сумеет дать ей удовлетворительного объяснения — и правду тоже сказать не сможет. И угораздило же его когда-то ввязаться в эту затею!

Он встал со своего сиденья и собрался выйти, но тут скривился, щелкнул пальцами и повернул назад. Если Нокомис не услышит, как он спускает воду, то прибежит узнать, почему он этого не сделал. Она всегда замечала отступления от привычного хода вещей: если то, что должно произойти, не произошло — значит, что-то не так. Он нажал на кнопку, вызвав ревущий поток, и вышел.

Обычно к этому моменту он почти полностью становился Бобом Тинглом, хотя Джефф Кэрд на самом деле не проваливался бесследно в воображаемый люк. Кэрд всегда был бельмом у него на глазу, незаживающей язвочкой у него в сознании — но Тингл не замечал его без веской причины. Такой, как теперь, например, когда требовалось спустить воздух из манекена. А еще более заметным делало Кэрда то, что Чен Кастор — возможно — разгуливал в среде, и Тингл никак не мог этого игнорировать.

Тингл заглянул в коридор. Нокомис не было видно, но вдруг ей приспичит взять что-нибудь из ПШ.

— Я пошел одеваться! — крикнул он. — Захватить тебе что-нибудь из шкафа?

— Нет, дорогой! — весело откликнулась она. — Кофе скоро будет готов!

Значит, сейчас Нокомис раскаменяет локс и багели [3] Сорт копченого лосося и рогалики. им на завтрак. Потом сунет багели в тостер. К этому времени ему надо одеться, иначе она пойдет его искать.

Он побежал к каменатору, открыл его и вытащил затычку из ноги манекена, потом метнулся к шкафу с табличкой «Среда». «Откройся», — сказал Тингл, и механизм, узнав его по голосу, отпер замок. Тингл схватил ближайший балахон, натянул его через голову, сказал «закройся», снова нырнул в коридор, посмотрев, нет ли поблизости Нокомис, и заглянул в каменатор.

— Вот черт!

Манекен сдувался чересчур медленно, Тингл надавил на него, опасаясь, не слишком ли громкое получилось шипение, но Нокомис как раз включила полоску — голоса должны заглушить шум.

Выпустив воздух наполовину, Тингл вошел в цилиндр, закрыл за собой дверцу, спустил манекен окончательно, свернул его, затолкал в пузырек и положил в сумку. Пистолет тоже отправился в сумку. Там же, в сумке, лежал четверговый опознавательный диск — Тингл знал, что он там, но не мог удержаться, чтобы не проверить, и нащупал концы звезды.

Потом вышел из цилиндра, закрыл его и, дыша тяжелее, чем ему бы хотелось, подался на кухню. Завернув за угол, он столкнулся с Нокомис, идущей навстречу.

— А, идешь уже. Багели стынут.

Они вышли на балкон, где на круглом столике стояли кофе, апельсиновый сок и еда. Тингл сел напротив Нокомис. С улицы проникало достаточно света, чтобы создать вокруг него с женой серый ореол. Кузнечики и древесные лягушки распевали вовсю.

Тингл отхлебнул горячий кофе и посмотрел на свой вторничный дом. Окна светились, но никого не было видно. В нем осталось достаточно Кэрда, чтобы мельком подумать об Озме, стоящей в цилиндре. Об Озме, которой осталось шесть дней до свидания с ним.

Нокомис, как почти всегда, выглядела прелестно. Ее кожа в сумерках казалась темнее, чем днем — при солнечном свете она приобретала красивый медный оттенок. Отдельные прядки коротко стриженных черных волос были окрашены в белое, «под скунса», что было модно в среду.

Нокомис пыталась и Тингл а уговорить покрасить волосы и отпустить бороду — квадратной формы, опять же по моде. Но он отказался, хотя и не мог, разумеется, объяснить ей истинную причину своего неподчинения моде.

Одежда в корзине для белья, думал он. Не забыть перепрятать ее получше.

Нокомис, допивая вторую чашку кофе, начала болтать о своем новом балете «Протей и Менелай». Балет еще только репетировался, и с этим было связано множество проблем.

— …композитор не в своем уме. Она думает, что атональная музыка — это нечто новое. И слушать не хочет, когда ей говорят, что это направление отмерло десять поколений назад. У Роджера Шенахи запор, и каждый раз, выходя из гран-жете, он жутко портит воздух. Я говорила Фред…

— Фред?

— Ты что, не слушаешь? Будь же внимательнее. Я терпеть не могу говорить в пространство, и ты это знаешь. Ну да, Фред Панди, наш пуп земли: она написала либретто, она сочинила музыку, она же и хореограф. А я ей говорю, что ей надо бы переписать свою вещь под Роджера, назвать ее «Газы» или вроде того, а в процессе не худо бы избавиться от старой музыки и сочинить такую, под которую можно хотя бы танцевать…

— Я уверен, что в тебе достаточно артистизма, чтобы все это преодолеть, — сказал Тингл. — Но с каких это пор балерина, даже твоей величины, решает…

— Спасибо, но ты ничего не понимаешь. Я решаю, и еще как, потому что состою в комитете, как тебе прекрасно известно. Состоять состою, но наш дирижер — любовник композитора, и эта шайка подавляет всех остальных.

— Двое — еще не шайка.

— Ну что ты в этом понимаешь, Боб?