Ник Харкуэй - Мир, который сгинул

– Что рты раскрыли, мать вашу? Это вам не первый танец! Где мое агентство?! Залезайте в скафандры, прыгайте в грузовики и за дело!

Его слова загадочным образом привели нас в чувство: мы надели защитные костюмы и помчались по дороге, грохоча и рыча. Когда мы отъезжали, я глянул в зеркало заднего вида – Пистла нигде не было. Ребята в табельных очках тоже пропали. Гаррисбург вновь стал городом-призраком… хотя, быть может, в высоком окне здания возле ворот промелькнула тень доминантного самца.

Я вел машину, Гонзо спал. Джим выбрал южный путь, и конвой Бона Брискетта резво, но осторожно вел нас по хорошим дорогам. Никто не хочет угодить в аварию, когда за спиной – десять кустарных ФОКС-бомб.

Я задумался о Темплтоне. Неужели все эти исчезновения – дело рук новых , Найденной Тысячи, показавшей свое истинное лицо? А Захир-бей? Ну, какое из него чудовище? Я всегда видел его только с хорошей стороны. Но если это правда, если бей возглавил армию мстительных тварей, то грядет новая война, и я буду биться до последнего. Или она уже началась. Быть может, Найденная Тысяча наносит ответный удар. Как знать, чем мы занимались в тишине и под покровом ночи? Люди прежнего Гонзова ремесла, таясь за заборами, уничтожали врагов, пока те не успели стать по-настоящему опасными.

Но я не мог поверить, что бей – чудовище.

Потому ли, что он мне друг? Или был им?

Я размышлял об этом часа три, пока за руль не сел Гонзо. Тогда я стал глядеть в незнакомый потолок нового грузовика и мечтать о старом, пока меня не убаюкал звук проносящейся под нами дороги, а кусочек луны, видный в окно, не исчез за тучами. Я задремал. Когда Гонзо тормозил резче обычного или ветер за стеклами кабины брал более высокую ноту, я ненадолго просыпался и думал об огне.

Чудо огня заключается в том, что он гаснет. Горение – это химическая и иногда ядерная реакция, коллапс и рекомбинация вещей на самом глубинном уровне. Без него наше существование было бы невозможно, и вместе с тем в огне гибнет все живое. К счастью, его можно потушить.

Ну очень маленький пожар можно. Остальные приходится пережидать. Мы гордимся, что подчинили себе стихию; в 1945-м мы выпустили на волю внутриядерную энергию и возомнили себя бог знает кем, хотя за десять минут серьезного лесного пожара высвобождается столько энергии, сколько ушло на всю Хиросиму, а температура в четыреста раз превышает ту, с какой может совладать самое изощренное противопожарное оборудование.

Подобно империи, огонь должен распространяться. Он пожирает под собой землю и оттого должен постоянно двигаться дальше. Противопожарная полоса заведомо спаленной земли запрет огонь в клетке, и в итоге, если все сделать правильно, он погаснет и издохнет, как одинокий медведь. Кроме того, для реакции горения необходим кислород и высокая температура окружающей среды. Три золотых правила пожарника: прекрати доступ кислорода, охлаждай топливо и понижай общую температуру. Отсюда и наш план: взрыв затушит само пламя, сдует кислород и начнет тянуть со всех сторон холодный воздух. Реакция уничтожит основную часть топлива, поэтому – мы надеемся – процесс не повторится. Больше похоже на хирургию, чем на традиционное пожаротушение.

Интересно, как выглядит горящий ФОКС? А пахнет? Сколько мы сможем в нем находиться, пусть и в скафандрах? Могут ли бомбы от жара прийти в неисправность или взорваться раньше положенного? Я представил себе громадный белый столп, который ревет, точно гейзер, пожирает бочки и здания, втягивает воздух и ползет во все стороны, перекидываясь на деревья. Я представил черную траву, дымящуюся землю и многослойный пожар: сперва идут чистые, еще не воспламенившиеся газы, затем тонкая яркая линия, где они вспыхивают, и, наконец, вверх поднимается сияющий конус – оранжевый, белый или зеленый, в зависимости от состава горючего материала.

Внезапно до меня дошло, что я не сплю, а вижу все собственными глазами, смотрю на огонь сквозь стекло.

Девятая станция была похожа на крепость на холме: круг из башен, куполов и цистерн, прежде блестящих и как бы говорящих: «Все под контролем». Теперь же они стали тычинками пылающего, магниево-белого цветка. Жар чувствовался даже издалека, сквозь стекло. Температура вокруг главного склада достигала очень нехорошего уровня, и скоро вся станция расплавилась бы и стекла в землю. Язычки грязного пламени улетали в небо. Если эти язычки пересекут Границу – а ветер уже поднялся и дул в том направлении – мы, мягко говоря, потерпим неудачу.

В полумиле от Девятой станции дорога образовывала кольцо с участком дымящейся травы посередине. Бон Брискетт остановил там свой танк и развернул его в сторону пожара, точно собрался дать залп по врагу. Грузовики выстроились рядом. Пять зон поражения; десять грузовиков с бомбами, расставленных попарно (на случай, если одна из бомб откажет); еще десять машин с подъемными устройствами, дегазационными камерами, медицинским оборудованием и запасными скафандрами. Последние могут какое-то время выдерживать температуру в пятьсот градусов, но рации быстро придут в негодность, а дни спутниковой навигации закончились с первым днем Сгинь-Войны. Вокруг Девятой станции имелись триангуляционные вышки, которые помогли бы нам ориентироваться на местности, однако для этого нужен очень хороший обзор – не факт, что он будет. Пришлось запоминать, куда нам надо. Каждый из нас умел обращаться с картой, имея только память и землю под ногами. Это наша работа. Мы уставились на огонь, ожидая распоряжений.

Солдаты Бона Брискетта тоже ждали; они бы предпочли кулачный бой этому кошмару, но Гумберт Пистл приказал им сопровождать нас до самого ада. «Береженого Бог бережет, – сказал он. – Мир могут спасти и несколько человек, но пусть лучше будет кому их потом выносить». С этим не поспоришь; он только улыбнулся и сделал, что должен был. Приятно знать, что где-то есть такой человек. Я взглянул на ближайшего солдата: интересно, чтобы поступить на службу, они прибавили себе лет?

За ревом пожара не было слышно двигателей.

– Капюшоны, – сказал Джим Хепсоба по рации.

Мы проверили маски и герметичность костюмов.

– Координаты?

Мы все доложили, куда отправимся.

– Старт через две минуты. Через тысячу двести секунд после старта взрываем, – отчеканила Салли Калпеппер. И мы стали ждать.

Тысяча двести секунд. Триста секунд, чтобы войти и добраться до нужного места. Шестьсот, чтобы установить и закрепить бомбы. Еще триста – чтобы отъехать на безопасное расстояние. Никаких радиовзрывателей – они могут сработать от помех. Я еще раз проверил скафандр. Он был большой, неудобный, из герметичного материала и с какой-то металлической обшивкой. Внутри имелся охлаждающий слой, который при активации заполнялся воздухом. Можно встать в газовое облако, проткнуть костюм, и некоторое время воздух будет только выходить, а не входить. С Дрянью такого эксперимента не проводили: никто не хотел быть первым.