Ольга Елисеева - Колыбельная для жандарма

«Куда интереснее, кто заплатил остальным, – подумал Карл Вильгельмович. – Кажется, перед Рождеством у меня наметилась командировка».

Можно было и не ехать. Послать уполномоченного следователя, подстегнуть местное отделение, там тоже не дураки сидят. Но Кройстдорф хотел проветриться. Подумать на свободе.

– В общем, вы отправляетесь в Фаль, к прабабушке, – сообщил он Варваре.

– Если я соглашусь, то ты мне должен, – отозвалась та.

У Карла Вильгельмовича была большая семья. Отец служил губернатором в Риге. Мать оставалась при нем – первой леди балтийского взморья. Родовым имением Шлисс-Фаль управляла жившая там престарелая баронесса Амалия фон Кройстдорф, дама сколь строгая, столь же и страстная. У Алекса во многом был ее характер. Она участвовала в лыжных гонках, летала на дельтаплане, снималась для глянцевого журнала «Пятый возраст» в линии моды после восьмидесяти и отчитывала арендаторов за молоко ниже 6 % жирности.

Фаль был экологичным хозяйством, там растили живые овощи на живой земле, выгоняли на «альпийские» луга лоснящихся коров, а на фермах взбивали масло цвета бледного янтаря. Шеф безопасности забрасывал туда девчонок на каждое Рождество.

– Ты еще лютеранин? – всякий раз спрашивала бабушка.

Алекс мычал. Живя в империи, ни в чем нельзя быть уверенным.

– А дочки, конечно, православные. – Баронесса поджимала губы. – Наплодил дикарей.

– Оставь моих дикарок в покое и не подсовывай им Лютера в картинках.

Старуха соглашалась скрепя сердце.

– Если спросит, где год была, что делала, – наставлял Варьку отец, – отвечай: участвовала в секретных правительственных разработках. Не могли сказать.

Мадемуазель Волкова кивала.

– И смотри не сцепись с ней. Я твой характер знаю, но бабушка не обязана терпеть. Следи, чтобы сестры там говорили по-немецки. В кои-то веки практика.

Это он сказал, о том предупредил.

– Да не волнуйся ты так, – успокаивала Варька. – Я сама девчонок соберу. – Вернее, соберут-то домашние роботы. Но за каждым надо проследить, задать программу. – Заодно и поковыряюсь у них в мозгах. Живем в каменном веке. Отпариватель работает в режиме глажки!

Отец слушал вполуха. Его голова давно была в Питере.

Елена уехала в Северную столицу независимо от Алекса. Не зная о его решении. Ей хотелось посидеть в архиве. Начальная история Второй империи – ее тема. С десяток книг, более сотни статей… Но сейчас Кореневой требовалось подумать, а лучшего места, чем рукописный отдел Императорской публичной библиотеки, для этого не найти.

Поместившись за столом и глядя в высокое переплетчатое окно, она не слышала ни тихого шуршания роботов-уборщиков, скользивших по коврам в проходах. Ни «дольней лозы прозябанья» – марсианского плюща, который рос буквально на глазах, заткав собой стены. Каждое утро его подстригали едва не до корней, а к вечеру лианы свисали с потолка. Хуже того – рыжие плоды-однодневки падали прямо на столы.

Исследователи не жаловались – не имело смысла. Большинство работали с электронными копиями старинных документов. Но Елене позволялось касаться подлинников: слишком уважаемый автор, слишком старые и прочные связи с дирекцией. Поэтому она выбрала стол у окна – подальше от круглых ягод величиной с кулак – и развернула первую же из принесенных роботом-подборщиком папок. Особенность политики информационной фильтрации состояла еще и в том, что не всем все выдавали: существовали допуски разного уровня. Основная масса документов вращалась в абсолютном доступе – сиди дома, заказывай копию, выводи на экран. Но материалы, связанные с текущей политикой, государственной тайной… Полвека – зона глухого молчания. Коренева выступала за уменьшение срока и отмену системы допусков, хотя сама имела довольно высокий.

За окном было серым-серо, не декабрь, середина ноября. Пейзаж следовало изменить. Коренева набрала на панели код и вызвала за стеклом хрустящую устойчивую зиму с разряженным ярко-голубым небом. «Москвичка», – тут же зашипели кругом. Елена расстроилась неодобрению, снова пробежала пальцами по панели и обрушила на головы странноватых жителей Северной столицы проливень – «мор, глад и семь казней египетских».

Можно было вернуться к работе. Ее интересовали дела времен основания Тихой, когда Волков уже замирился с Шамилем Мансуровым. Связки документов были пыльными, и исследовательница пожалела, что не в респираторе – мало ли какой марсианской чумой может быть пропитана старая бумага.

Бумага! Во времена ранней империи еще могли позволить себе такую роскошь. Даже на Марсе. Хорошо, что не писали гусиным пером при свете камина.

Коренева вскинула голову. В центре лепного потолка неярко горела медная люстра-ампир. Вокруг нее хороводом кружились маленькие «солнышки» портативных светильников. Поманив одно из них, Елена устроила себе автономное освещение над столом. Подлетев, «солнышко» начало менять цвета, чтобы читательница могла выбрать. В моде был теплый, желтоватый, естественного оттенка. По краям сразу установился зеленоватый отсвет, который по старинке называли «абажуром» и который позволял не беспокоить соседей.

Часа через полтора внимательной работы Елена миновала первую пачку и углубилась в следующую. Вторая была посвящена пробному полету с Тихой на Япет. Совсем новые, ни разу не читанные документы. Колонию, оказывается, назвали в честь Тихо Браге, который открыл кольца Сатурна, – любимого астронома адмирала Волкова. Хорошо образованный малый, похвалила Елена. Большинство его современников, бороздивших звездные моря – беглецы, бандиты и каторжники, – ни о чем подобном не знали. Но командор любил щегольнуть эрудицией.

Он отправился на корабле «Крузенштерн» найти на кольцах Сатурна спутники и, оказывается, высадился не на Цереру, как до сих пор считалось, а на Япет. Прилагалась голографическая фотография: Волков и Мансуров устанавливают императорский штандарт – золотой, с черным орлом – на самой высокой точке ледяной короны спутника. Довольные, обросшие бородами, широко скалящиеся на бившее в глаза «солнце». Далее следовали первые замеры и обсчеты, которые провела экспедиция.

К несчастью, при посадке были повреждены два двигателя. Пришлось «зимовать», вызывать первый же пролетавший в изрядном отдалении корабль. Он прибыл нескоро. Адмирал брал себе как можно меньше еды – делился с командой. Все в крайнем истощении были спасены. Кроме Волкова, он умер буквально за день до прибытия британцев.

Чтобы застолбить место, Мансуров, по старинному обычаю, похоронил друга на Япете: туда, где зарыты останки соплеменников, народ еще вернется и будет жить.