Ольга Елисеева - Колыбельная для жандарма

Тут прозвучало слово императора.

«Там, где русский флаг однажды поднят, он уже не может быть спущен».

Друзья захохотали. Макс щелкнул пультом, прекратив трансляцию.

– Где ты это вычитал?

– У Александра Третьего, еще раньше у Николая Первого. Роскошно, да?

– Спору нет. – Алекс посерьезнел. – Будет война?

Государь вздохнул.

– Не факт. Но мы на грани. Пойдем на кухню. Поговорить надо.

Кухня в России – всегда больше, чем кухня. Дом шефа безопасности – не исключение. И разговор сейчас у Максима Максимовича был не кабинетный – кухонный такой разговор, нараспашку.

– Мне патриарх о твоих метаниях сказал.

Алекс едва удержал над огнем турку.

– Нового террора боишься? – проговорил Макс. – Или меня не знаешь, или дело серьезнее, чем я думал. – И вдруг, сглотнув воздух, добавил: – И я боюсь. До смерти. Что-то такое в стране заваривается, чего мы ни понять, ни проконтролировать не сможем.

– В стране как раз ничего не заваривается. – Кройстдорф разлил цикорий по чашкам и достал из холодильника корешок имбиря. Тонкий ломтик в горячее варево – мертвого поднимет. А он сейчас был не только мертв, но и засыпан землей.

– Заваривается во власти. Вернее, во властях. А уже оттуда круги на региональных политиков, на чиновников, на промышленников, на средства массовых коммуникаций. На все, кроме «малых сих». Они-то как раз без потрясений очень даже проживут. Как ты сам с Татьяной и детишками. Им бежать некуда. Как и тебе. – Карл Вильгельмович хмыкнул. – В семнадцатом старая династия думала, будто ее родственнички из Англии спасут… Не судьба. Да и не собирались они, сам знаешь. Сумеем найти способ на своих опереться, с ними напрямую говорить – выживем.

– Разве наше всеобщее голосование – не способ? – пожал плечами Макс. – Я-то готов.

– А те, кого ты решил потеснить? – парировал Кройстдорф. – Без кого жить собираешься? Они молчать будут? Да они охотнее втолкнут страну в новую Смуту, чем уступят кресло под задницей. Большой террор, а именно он будет, если я начну хватать провинившихся чинуш, как в Сибири, только запустит механизм. Сенокосилка пойдет. Без тормозов.

– Почему без тормозов? – Макс пожал плечами. – Мы будем тормозить. Я вот что решил, – царь помедлил, – менять надо законодательство. Откуда это людоедское стремление грести всех присных обвиняемого? От советов? В старой России так не было.

– И где теперь старая Россия? – скептически осведомился шеф безопасности. – Захлебнулась в собственных розовых соплях? Даже не заметила, как они стали красными?

– Тем не менее. – Император был тверд. – Ты меня не сбивай. Кто виноват, тот и ответит. Вскрылись преступления, в которых замешаны близкие, и они ответят. Каждый за свое. Гасить будем круги на воде.

– Пока-то Дума закон примет…

– Я своей властью введу мораторий на дополнительные пункты к статье. А то большевизм какой-то получается. Еще обязать родных стучать…

– Парламент был бы доволен таким решением, если бы не «своей властью», – кивнул Карл Вильгельмович.

– То-то и оно. Мои действия «повлекут дальнейшую конфронтацию». Так и напишут. – Макс отхлебнул из чашки. – Нет, все-таки с имбирем классно. Елене ты тоже сам кофе варишь?

Алекс помрачнел.

– Не знаю, кто ей теперь варит кофе и варит ли вообще.

– Что с ней все-таки случилось?

Кройстдорф решительно помотал головой: не могу, не сейчас, не спрашивай.

– Может, тебе с Татьяной поговорить? – Макс, очевидно, был сбит с толку. – Она в бабьих делах разбирается. Видит суть. Сходи.

Алекс бы пошел. Но не хотелось беспокоить августейшую семью. Всякой дружбе есть предел. Однако Татьяна Федоровна вытребовала его сама. Наверное, муж позвонил.

Она все еще оставалась в коттедже. Вчерашний музыкальный вечер, на ее взгляд, прошел блестяще, и сегодня императрица хотела отдохнуть. Проверить свои цветы в оранжерее, заставить детей покопаться в парнике: к столу подавали только овощи, выращенные ими на теплых грядах. Загнать наследника на турник – повадился трескать булки с вишневым повидлом. Научить старших царевен правильно программировать робота-гобеленщика, чтобы он не зажевывал красную нитку. Шпалера шпалере рознь, и хорошая мастерица, когда все закончено, сама проходит по полотну с иголкой в руках. Закрепляет, где надо, стежки, подштопывает неплотные фрагменты, расшивает вручную то отлив перьев у попугая, то радужный зонтик чернокожего раба, то выбеливает паруса бригантины вдали. Открытие Нового Света – неисчерпаемая тема. Как окно в Тоскану – тысячи вариаций…

Императрица ждала Кройстдорфа с той самой минуты, как вчера велела ему порасспросить Елену: что стряслось. Ей понравилась молодая дама – искренняя, без печати светской уклончивости. Такую мачеху надо сиротам Алекса. Такую приятельницу ей самой.

Когда Карл Вильгельмович появился в дверях оранжереи, царица наблюдала, как механический садовник пересаживает розу, и готова была лично отобрать у него лопатку.

– Ну наконец-то! Где вы были? Алекс, милый, на тебе лица нет. – Она всплеснула руками, позабыв о рассаде. – Ну поссорились! Ну бывает! – Татьяна способна была предположить худшее: Коренева побывала замужем и до сих пор не развелась. – Все можно устроить тихо, без огласки. Да посмотрите же на меня!

Кройстдорф не знал, как рассказать.

– Она меня бросила.

– Чушь, – уверенно заявила царица. – Тут что-то нечисто. Во-первых, таких, как ты, не бросают. Во-вторых, она же рядом с тобой цветет, это видно со стороны.

Вместо ответа Карл Вильгельмович сел на край деревянной опалубки грядки. Так забыться! Ноги не держали. Татьяна Федоровна даже не стала ему пенять.

– Ты все-таки расскажешь? – Не боясь измазать платье, она опустилась рядом, взяла за руку. – В кои-то веки ты нашел хорошую женщину. И…

– И, чтобы спасти мою голову от парламента, она буквально продала себя «Мисука-медиагрупп». Мы даже не догадывались, какой силой обладают наши новостные корпорации. До случая на Манежной не догадывались. Теперь знаем. А она знала заранее.

Татьяна сжала губы в ниточку.

– Значит, у нее отличное государственное чутье. Тем более госпожу Кореневу следует вернуть. – Императрица укоризненно посмотрела на собеседника. – Что ты себе позволяешь? Даже странно, что не запил. Соберись. Я уже тебе говорила: если женщина идет на такое, значит, очень любит. Неужели отдашь каким-то Мисукам? Да я после этого знать тебя не хочу.

Алекс сам себя не хотел знать после случившегося. Он сумел поставить Думу раком, а оказалось, нагнули его самого, причем люди, о существовании которых он двух минут в жизни не думал.