Алекс Кейн - Хроники вечной жизни. Проклятый дар

Начать поход на турок Димитрий планировал с захвата Азова, крепости в устье Дона, закрывавшей Руси выход к Азовскому морю. Готовясь к войне, царь приказал отливать на Пушечном дворе ружья и мортиры, а для тренировки велел возвести недалеко от Москвы небольшие крепости с земляными валами. Он поставил поляков обучать стрельцов искусству осады и штурма и сам не раз помогал им, воодушевляя своим примером.

Басманов, который полюбил Димитрия как сына, с беспокойством видел растущее среди бояр недовольство. Он помнил, как равнодушно царь относился к его предостережениям, но все же решил еще раз попробовать его вразумить. Когда Димитрий закончил диктовать очередные указы и Бучинский вышел, Петр осторожно сказал:

– Не гневайся, государь, но скажу тебе как на духу – бояре тобой недовольны.

– Что такое? – поднял брови Димитрий.

– Телятину к ужину требуешь, а ведь мы ее не едим, ибо яство это грешное. За стол с музыкой, а не с молитвой садишься. Сам ходишь во всем европейском, русскую охрану прогнал и веришь лишь полякам, да и они же в твоих тайных министрах ходят, а наших ты туда не берешь.

– И что же? – надменно спросил царь.

– А то, государь, – бесстрашно ответил Басманов, хотя видел, что приближается гроза, – что все это не по-нашему, бояр раздражает и лишь множит слухи о твоей незаконности. Почто тебе это? Ну делай, как все другие цари, и не будет ни у кого причины хулить тебя.

Димитрий глубоко вздохнул, призывая себя к терпению, сел рядом с Петром и заговорил спокойно и поучительно, как с ребенком:

– Пойми ты, милый мой Басманов, что я именно так и делаю. Ведь, по сути, чем другие цари занимались? Творили, что бог на душу положит, и как считали нужным, так Русью и правили. И в этом я ни от отца, ни от других государей не отличаюсь. Просто время сейчас уже другое, понимаешь? Хватит сидеть на печи да за дедовы традиции держаться. Вон, в Кракове уж лет тридцать как канализация существует, а мы все во двор до ветру ходим. Я ж хочу, чтоб у русских все самое лучшее было, самое современное или, по крайней мере, не плоше, чем во всей Европе.

– И потому бояр да духовенство поносишь да срамишь?

– Ну бояре наши только спать горазды: и ходят, и говорят – медленно, точно во сне. И дела толком не решают, все спорят друг с другом. Презирают Польшу – а ведь сами рядом с панами точно медведи неотесанные. А про монахов мне и не сказывай, не люблю их, дармоедов. Одни слова: там молись, здесь святой водой кропи, а сами под монастыри полстраны забрали да деньги с земель и слобод хапают.

– Ох, государь, да видано ль, чтоб царь про церковников такие слова сказывал? Они ж за православие радеют. Ты вот иезуитов привечаешь, позволяешь им на нашей земле служить латинскую обедню. А твои поляки… Вон, хоть Бучинского возьми – лютеранин.

– Да какое различие, Басманов?! Ну что ты на меня так смотришь? Все одному Богу поклоняются, все христиане, а православный ли, католик ли, протестант – только обряды разнятся. Слыхал ты про ночь Варфоломееву в Париже? Сколь там народу перерезали только потому, что к этим вот различиям маленьким внимания было много. И только теперича там мир установился, когда пришел на трон Генрих Наваррский и разрешил всем верить и молиться, кому как кажется правильным. Вот и я так хочу.

– И потому ты мечтаешь католичку царицей русской сделать?

– Люблю я ее, Петр Федорович, пойми. Жизни своей без нее не мыслю. И обещался еще в Польше в вере ее не стеснять.

– Ну гляди, государь, дело твое. А все ж поостерегись…

– Брось, Басманов, мне в слободе ведунья напророчила тридцать четыре года на Московском престоле, так что бояться нам нечего. Вот погоди, возьмем Крым, победим турок, и будет нам с тобой всемирная слава и почет. И вот еще титул новый хочу себе взять, дабы зваться не просто царем, а императором. Вы еще узнаете, кто такой Димитрий!

Петр улыбнулся, смотря на царя, как отец смотрит на неразумного ребенка.

– Вот, кстати, государь, про войну… Уж больно бояре серчают, когда ты эти крепости свои учебные приступом берешь. Сам пушки испытываешь, сам на валы со стрельцами лезешь, они тебя там толкают, а бывает, и опрокидывают, нешто это дело? А лошади? Ведь сам садиться изволишь, никто тебя не подсаживает и стремена не придерживает. И ты все время верхом, ни саней, ни кареты не пользуешь, как положено.

Димитрий вдруг рассмеялся, задорно и весело:

– Эх, Басманов, ты безнадежно пропитан старой Русью. В Европу тебе надо, вот хоть во Францию. Побудешь там годик – другим человеком вертаешься.

Боярин лишь усмехнулся – ничем этого молодца не проймешь, хоть кол на голове теши.

Разгоряченный разговором с Басмановым, Димитрий отправился к Ксении. «Это еще что? – со злостью думал он, идя по коридору. – Бояре да церковники пустоголовые будут мне указывать, что делать? Совсем страх потеряли, гнева царского не боятся. Да еще девица эта строптивая… Ну ничего, вы еще увидите, каков он, сын Иоаннов!»

В комнате Ксении он снова застал мамку и велел ей немедленно удалиться. Девушка, вжавшись в стенку у окна, испуганно смотрела на него. Он подошел и ласково сказал:

– Аксиньюшка…

Ксения вздрогнула, словно от удара: так ее называли только отец с матерью да брат – все те, кого убили по приказу стоявшего сейчас перед ней царя. Она широко раскрытыми глазами посмотрела на него, и в этом взгляде был весь ее ужас, вся ненависть к убийце брата и матери. Димитрий на мгновение оторопел, а потом его охватила злость к этой девке, которая так яростно сопротивляется ему, царю! Он кинулся к дверям, крикнул мамку и, когда та прибежала, отрывисто приказал:

– Помоги ей раздеться. Пусть ложится в постель и ждет меня.

И, не глядя на перекосившееся лицо старухи, почти бегом вышел из палат Ксении, встал у окна, чтобы отдышаться. На мгновение мелькнула мысль: «Господи, что я делаю?!» Но ярость его была слишком сильна, и он уже плохо соображал, что творит. Пройдя туда-сюда по коридору, он кинулся назад в палаты, рванул на себя ручку двери…

Ксения была в кровати, с головой укрытая одеялом. Раздеваясь на ходу, Димитрий подскочил к постели, сдернул одеяло… Она лежала на спине в длинной рубахе, глаза закрыты, косы раскинуты по подушке. Уже ничего не соображая, он набросился на нее, рванул ворот сорочки… Из уголков ее глаз побежали слезы, но она не произнесла ни слова. И лишь когда он резким движением вошел в нее, она издала тихое, жалобное поскуливание, словно маленький щенок, брошенный на растерзание своре бульдогов.

Первые день-два после изнасилования Ксении Димитрий чувствовал себя неловко, но потом самоуверенность вернулась, и его снова потянуло к своей жертве. «Что ж, разве я не имею на это права? Разве я не самодержец? Разве не должна она быть счастлива, что стала избранницей царя?» И он снова отправился к ней в палаты, а потом опять и опять.