Сергей Лукьяненко - Дозор навсегда. Лучшая фантастика 2018 [сборник]

Розенкранц медленно приоткрыл рот и сполз со стула. Он все сползал, сползал, пока не уткнулся коленями, а потом и лбом в ковер. Только сейчас экзорцист вспомнил, что для большинства – и для этого вот Розенкранца – боги все еще остаются богами.

Женщина протянула руку. Даже если боги для тебя давно уже не боги, а лишь персонажи неуклюжего комикса по мотивам мифов древней Эллады, отказаться от этой руки было невозможно.

Шагнули сразу в ее будуар. Судя по глухому мерному рокоту снизу и со всех сторон, будуар находился прямо в сердце одного из закрытых ночных клубов полиса. Музыка давила на барабанные перепонки, подчиняя себе ритм дыхания и пульс. Ты незаметно повел рукой – не совсем цеховой знак, но иногда эти жесты помогали справиться с наваждением.

В будуаре было темно и удушливо-жарко. Пахло сухими розами, речной водой, гнилью и восточными благовониями.

На треножнике курился пучок трав. По стенам и по гигантской кровати, накрытой роскошным парчовым покрывалом цвета спекшейся крови, бегали багровые сполохи – то ли отражение клубной иллюминации, то ли специальная подсветка. То ли очередной привет из страны теней, чья близость ощущалась здесь острее, чем даже на сумрачных улицах полиса.

Богиня раскинулась по кровати. Протянула руку, взяла тонкий серебряный мундштук, уместней смотревшийся бы в полупрозрачной руке барышни-поэтессы времен Серебряного века, вставила тонкую папироску. Закурила. По комнате поплыло новое облако приторно-сладкого аромата, вплетаясь в букет наркотических запахов. Ты смотрел на черные волосы, раскинувшиеся по подушке, и думал о другой.

– А ведь за такие мысли в моем божественном присутствии полагалось бы тебя кастрировать, – ухмыльнулась Трехтелая.

Ты уставился на изящные пальцы ее необутых ног, на ноготки в аккуратном бронзовом педикюре.

– Зачем ты прикрыла меня?

Женщина потянулась, как кошка, беззаботно роняя пепел на кровать. Смерть от огня ей, впрочем, не грозила.

– Ну, во-первых, – с загадочной улыбкой протянула она, – ворон ворону глаз не выклюет. Мне не нравятся эти бесталанные выскочки из психоцида. Слишком много себе позволяют в последнее время, совсем забыли страх. Во-вторых, Крылан попросил тебя прикрывать, а я не могу отказать лучшему своему любовнику. Понимаешь ли, он быстр не во всем… В-третьих, как ни удивительно, чувствую некоторую свою вину. Все же поганец Орфей – мой воспитанник. Ну и наконец – твой Попутчик из моей свиты.

Последнего замечания ты не понял. Впрочем, оно не имело значения. Все уже не имело значения.

– Попутчик – я.

– А ты помнишь, как высасывал психос?

Ты медленно покачал головой.

– Вы, смертные, так скоры на обвинения. Даже себя готовы обвинить, не разбираясь. Это от гордыни, – дидактически заметила Трехтелая.

– Кто бы говорил, – откликнулась та часть тебя, что еще не была безнадежно мертва.

– Подумываем о самоубийстве, песик? Не время, не время. Ты так ничего и не понял.

– Умолкни, ведьма.

– Вот как. Ведьма, значит. Ну, допустим. А твоя Марина? Столь трепетно любимая, столь сильно? Думаешь бросить и ее? Росток психоса засохнет без полива, как женское лоно – без семени.

Говоря это, Трехтелая отложила мундштук. Скинула то ли тонкий халат, то ли плотную тунику и, светясь в багровой тьме обнаженным бледным телом, протянула руки.

– Иди ко мне.

И снова не было силы противиться этому зову. Да тебе и не хотелось сопротивляться.

Он коснулся кожи женщины, но уже в следующий миг пахнуло глиной и прелью, как из свежей могилы. Он стоял на берегу пруда. Неглубокого, плоского и серого, как небо полиса осенью. На той стороне пруда некто рыл землю. Обогнув пруд (вода которого была не водой, и запах влаги исчез, и сам воздух стал пуст и бесплоден), экзорцист встал у копающего за спиной. Тот сосредоточенно разгребал руками сухие серые комки – земля была серой, как и все в этом мире пыли и праха, – откапывая, судя по всему, труп. У трупа было долговязое, сухощавое тело и тонкое, вдохновенное лицо. Золото волос припорошило высокий лоб. К груди мертвеца был прижат какой-то завернутый в полотно инструмент, судя по очертаниям – лира.

Вдруг копатель прервал свое занятие, развернулся и зарычал, оскалив желтые зубы. По мраку в его глазах экзорцист сразу признал того, с кем говорил в комнате старого алкаша. Беглая тень. Орфик. Тот, что грозил Психопомпу.

– Я тебя чую, – произнесла тень. – Чую твое живое тепло.

Мертвые не видят живых в своем царстве, не ощущают, если не пролить для них жертвенную кровь, не зажечь фос вита . Но экзорцист ничего такого не делал, просто стоял, сцепив руки за спиной.

– Я стар, – прохрипела тень. – Тебе не узнать мое имя. Оно стерлось, хе-хе, стерлось, как медяк, и не значит ничего.

Экзорцист почувствовал дуновение ветерка – или, скорее, просто движение воздуха, что было странно в этом царстве неподвижности, – и обернулся. Рядом стоял он. Бог-вестник, бог-посланник в легком шлеме . Крылья на его сандалиях истошно трепетали, а юное лицо хмурилось.

– Его зовут Павсаний, – тихо произнес Крылатый бог. – Павсаний-горшечник.

Что-то внутри экзорциста встрепенулось, хищно раздувая ноздри. Невольно он сделал шаг вперед, к копателю. Лицо горшечника исказилось от ужаса.

– Я вижу тебя! – взвизгнул он, подскакивая и отшатываясь.

Мертвые воды озера чуть слышно плеснули.

– Сгинь, ламия! Изыди! Я не в твоей власти, меня благословил сам сын Аполлона, Великий Освободитель!

– На что же он благословил тебя?

Экзорцист ужаснулся собственному голосу. В нем слышалось шипение змей и скрежет камня, но никак не человеческие слова.

– На подвиг! Время пришло, о-о, время пришло! Мой господин, великий Орфей, – он сказал, что вернется, неся в ладони черное пламя. Он сожжет ваших жалких богов! Он создаст новый мир, который населим мы, его вольные дети, его дочери и сыны! Мир, где нет ни неба, ни тверди, ни воды, ни огня, ни оков принуждения и судьбы, где не властна смерть, где каждый будет подобен титану и богу…

Орфик продолжал лихорадочно говорить. То, что жило внутри экзорциста, жадно клацнуло зубами. Ему было плевать на богов и людей, хотелось лишь одного – теплой крови души. Или хотя бы холодной крови мертвого психоса. Ему так редко удавалось испить теплую кровь. Почти никогда, с тех пор, как его вселили в это щуплое тело. Тело мальчишки, мечтавшего усмирять мертвых, нести свою волю и свой огонь в мир теней. Только так, только так… Ламия обернулась, молчаливо испрашивая дозволения у Вестника. Тот покачал головой. Ламия заскулила.

– Мой цербер, – негромко произнес Крылатый бог. – Ты все еще там? Ты слышишь меня? Мне нужно, чтобы меня слышал именно ты. Я прошу прощения. Прости за то, что так поступил с тобой и с другими детьми вашего мира. Вот он, ваш дар. Ведь дар без проклятия не существует, верно, мой цербер? Способностями экзорциста вы обязаны этим тварям. Я знал, что иначе нельзя. Ни мне, ни остальным шестерым было не справиться с растущим паводком. Если вы хотели выжить, надо было, чтобы психопомпы появились среди людей. В прошлом боги сходили к смертным женщинам, и наше потомство было способно на великие деяния, но время обесплодило нас. И нам пришлось пойти на соглашение с чудовищами. Ламиям хотелось ходить среди живых, питаясь душами мертвых, а нам нужно было оружие. Клянусь, я не ожидал, что чудища сорвутся с цепи. Что, набрав силу, они накинутся и на живущих. Но у нас не было тогда иного выхода, а сейчас, когда Безумный Кифаред грозит возвращением, его нет тем более. И все же я хочу, чтобы вы знали. Чтобы шли в бой, познав свою суть, победив чудовищ внутри себя. Ты слышишь меня? Если да, ответь. Кивни головой. Подай знак.