Роман Злотников - Долгое море

У гномов Трой провел почти два месяца. Хотя сами переговоры с Подгорным троном и Советом мастеров заняли из них дней шесть. Но именно, что не подряд шесть дней, а всего. В сумме. Потому что после первого сеанса переговоров, состоявшегося еще в день их прибытия и начавшегося вручением верительных грамот и личного послания императора королю Заилину IV, Подгорный трон позабыл про посольство на три недели. Впрочем, поначалу Трой не особенно расстроился. Уж больно тяжелым оказался этот первый сеанс. Не успел он выпустить из рук верительные грамоты и письмо, как на него накинулись. С вопросами, расспросами, скрытыми наездами и прямыми обвинениями. Так что он даже порадовался тому, что дорога к Большим воротам выдалась такой… возбуждающей, и потому в зал Совета Трой вошел во вполне боевом настроении и взбодренный изрядной долей адреналина. А то бы либо забили, либо взорвался и наломал дров. А так… ну, справился… наверное… Потому как не убили и не выслали.

Впрочем, следующая аудиенция оказалась едва ли не более горячей, чем первая. Но к тому моменту Гмалин уже достаточно просветил Троя по некоторым нюансам гномьих законов и традиций, которые здесь, у Подгорного трона, соблюдались куда как ревностнее, чем где бы то ни было, а так — большинству текущих местных раскладов. Часть из которых к тому же в настоящий момент быстро и резко менялась. И во многом именно благодаря Трою. Например, именно его… кхм… скажем так — неординарные действия оказались тем последним камешком, который сдвинул с места лавину, обрушившуюся на ранее казавшиеся почти незыблемыми позиции клана Гранвурир. И то, что вторая аудиенция оказалась отложена на целых три недели, было в первую очередь вызвано тем, что другим кланам потребовалось время на то, чтобы хотя бы в первом приближении поделить между собой те позиции, которые оказались свободными после падения Гранвурира. И кстати, судя по тому, сколько времени Гмалин в эти три недели проводил за пределами отведенных посольству апартаментов и каким довольным он возвращался, Владетель Каменного города принимал в этой дележке самое непосредственное участие. Он вообще как-то очень быстро для бывшего изгоя вписался в местную бурную жизнь и, похоже, чувствовал себя в ней как рыба в воде. Так что по большому счету именно Гмалина, а не Троя, стоило в первую очередь благодарить за все успехи, которые были достигнуты посольством. Впрочем, успехов этих было не то чтобы так уж и много…

— Что ж. — Марелборо отмер и хлопнул ладонями по коленям. — Судя по всему, за столь холодный прием нам стоит в первую очередь благодарить наших длинноухих «друзей и партнеров». — Сарказм, с каким император произнес последнее словосочетание, уловил бы даже глухой. — А это значит, что ничего большего от них мы точно не получим. Как, впрочем, и меньшего. Потому что если эльфы вытребуют у нас чего-то серьезное сверх того, что получили гномы, то Могучие точно обидятся. А в этом случае столь лелеемый Высокими единый фронт против меня и империи даст та-акую трещину. — Тут император насмешливо улыбнулся. — А знаешь, эти высокомерные ублюдки, похоже, неплохо подставились. И мы можем очень чувствительно щелкнуть их по носу.

— И каким образом? — не столько спросил, сколько подал нужную реплику Трой.

— Да просто отправить к ним в качестве посла не тебя, а какую-нибудь куда более второстепенную фигуру. Они сейчас просто не могут дать нам меньше, чем гномы. И потому что это нарушит их договоренности с гномами… ну и потому что меньше просто некуда! Так что они будут вынуждены принять почти любого посла от меня. И если он будет не то что не тобой, а, скажем, вообще не герцогом и не моим приближенным… — И Марелборо от удовольствия аж зажмурил глаза. Однако посидев так пять минут, он тяжело вздохнул и тряхнул головой:

— Ладно, помечтали — и будет. Поедешь — ты. Удовольствия удовольствиями, но не стоит давать партии противников союза с людьми при дворе Светлой владычицы дополнительных аргументов. Но торопиться тоже не надо. Да и посольство по составу урежем раза в полтора-два. Небольшой щелчок все-таки не помешает… — усмехнулся император.

Выйдя из кабинета, Трой потер ладонью лицо и встряхнул головой. Нет, все-таки политика — это совершенно не его. Ну поди угадай, что, скажем, семь дней задержки с выездом посольства из Эл-Северина позволят обвинить противников союза с людьми в создании условий небрежения честью Светлого леса, а восемь дней — «это уже слишком и принесет больше вреда, чем пользы».

— Простите, м-м-м, герцог, Его Величество уже освободился?

Трой оглянулся. Рядом с ним стоял некто… или, вернее, нечто… разодетое так пышно и пестро, что казалось, тот портной, который шил подобный наряд, в своей работе вдохновлялся видом петуха, на которого к тому же выплеснули по полпузырька йода и зеленки. Нет, если абстрагироваться от крайней непрактичности подобного наряда и пестроты, от которой буквально ломило глаза, становилось понятно, что талант у портного, несомненно, имелся. Потому что кое-какие следы гармонии в этом все-таки просматривались. Но именно кое-какие… Трой криво усмехнулся и презрительно бросил:

— Для вас — вряд ли, — после чего окинул взглядом небольшую толпешку придворных, роившуюся по кучкам вдоль стен приемной залы, тяжело вздохнул и двинулся в сторону дверей, ведущих на лестницу, громко гремя каблуками кавалеристских сапог.

А получивший такой ответ придворный остался стоять, ошалело глядя ему вослед. Это… это что? Вот это грязное, тупое, неотесанное быдло, не разбирающееся ни в моде, ни в театре, ни в поэзии Гвеленира, и вообще непонятно каким попущением Сумеречных сумевшее пролезть в дворяне, его оскорбило? Да как… как оно только посмело открыть свой вонючий рот на потомка самого… Но тут Трой, видно, что-то почувствовал и, притормозив, бросил на вскипевшую разряженную обезьяну этакий холодно-насмешливый взгляд. Мол, ну что, обезьянка, есть что сказать? Но тот мгновенно сделал вид, что даже и не думал ничего подобного. Еще бы — репутация у Алого герцога была такова, что многие опасались даже просто бросить косой взгляд в его сторону, а уж что-то сказать…

Трой же только хмыкнул и, снова отвернувшись, двинулся дальше, размышляя над тем, почему так получается, что вокруг любого Владетеля обязательно возникает вот такая пена из людей пустых и бесполезных, зацикленных исключительно на внешнем, на мишуре, на создании не столько даже пусть и ущербной, но все-таки своей собственной значимости и влияния, сколько на всего лишь видимости их? Они не заняты ничем полезным, но при этом яро лезут в глаза и уши, будучи абсолютно уверены в том, что, во-первых, они лучше всех знают, что и как надо делать, а во-вторых, то, чем интересуются и увлечены именно они, — и есть самое важное и необходимое. Хотя на самом деле большая часть того, чем они интересуются, придумана исключительно для того, чтобы убить время, то есть хоть чем-то заполнить их собственное безделье, заставить их испытать хоть какую-то эмоцию, которых в их бестолковой и по большому счету никому не нужной и неинтересной жизни практически нет. Тот же театр взять… Зачем смотреть, как люди играют любовь и ненависть, подвиг и мужество, доблесть и страх, если все это есть в твоей собственной жизни? А вот если твоя жизнь пуста и бессмысленна — это да. Тут без суррогата не обойтись. И тогда вполне обоснованно превозносить и восторгаться теми, кто способен подарить тебе то, чего нет в твоей такой убогой и… ненастоящей жизни. Или, скажем, одежда? Если ты занят делом, то первым требованием к любой одежде будет ее практичность по отношению к этому делу… Нет, потом, после работы, на праздник там или на встречу с дорогим тебе человеком можно надеть и что-то необычное и непрактичное. Но ведь эти разряженные петухи вроде того, который задал вопрос, носят свои вычурные тряпки, считай, круглосуточно! У них работа такая — носить тряпки, толпиться около их собственных, то есть по большей части совершенно пустых кумиров, подобостраствуя одним, причем зачастую чужеродным, и громогласно ниспровергая других, и, кривя губы, рассуждать о моде, театре, погоде, пирах, новых блюдах, гороскопах, курсах акций, новых трендах, режиссерских находках и новых направлениях в музыке… Причем, чтобы не слышать насмешек от людей дела, они окружают себя такими же бесполезностями — модными портными, особенно преуспевшими именно в создании мишуры, профессиональными актерами, лучше всего изображающими совершенно чуждые им чувства, эмоции и вообще совершенно чужую жизнь, фокусниками, притворяющимися магами и волшебниками, ярмарочными силачами и жонглерами, сделавшими своей профессией демонстрацию совершенно бесполезных трюков, призванных всего лишь продемонстрировать некие силу и ловкость. Причем чаще всего демонстрируют они это не в каком-то важном деле, а с помощью разных ярмарочных фокусов или искусственных придуманных игр. Эти люди вообще взрослые? Когда в игры играют дети — это понятно и объяснимо. Именно через игру дети познают мир, учатся владеть своим телом и разумом, набирают опыт общения. Но если в то время, когда в мире еще так много голодных, больных, когда множество людей, напрягая все свои силы, растит хлеб, плавит металл, кует броню, когда лучшие сражаются, чтобы отстоять свою свободу и право жить своим законом на своей земле… да просто право жить для себя и своих потомков, а не сгинуть мясом в необъятном орочьем брюхе, кто-то тратит свои силы, способности и возможности на то, чтобы каждый день менять модные тряпки и убивать свою жизнь, пялясь на людей, изображающих перед ним на сцене не свою жизнь и не свои эмоции, а то и самому изображать нечто подобное, — как можно понять таких людей? И ведь до чего дошло, даже многие из дворян, сословия, призванного платить налог стране и государю не золотом и хлебом, а своей собственной кровью, забывают о долге и начинают не только подражать тем же портным и ярмарочным паяцам, но и осыпать их золотом, восхвалять их, гордиться дружбой с ними, порождая в некоторых нестойких душах желание самим стать такими же паяцами. А если таковых станет много? Дворянство превратится в паяцев? И зачем оно такое будет нужно этой земле и своему народу?.. Додумать мысль до конца он не успел. Потому что от одной из стаек, занявшей позицию у последнего окна, ему навстречу выпорхнула аппетитная женская фигура, затянутая в весьма откровенное платье.