Александр Забусов - Характерник. Трилогия (СИ)

— Здесь Грин!..

В рассветных сумерках покинул здание базы. Сумерки уже едва скрывали очертания здания КПП и караульного помещения в ста метрах от него, к тому же осветительные устройства, как лампочки на новогодней елке, вносили свою лепту в общую картину периметра. С разных сторон был слышен шум и видимость мельтешения людских теней. В целом, все проходило по известному высказыванию: Охрана была, охрана есть, охрана будет есть! Поздно братцы, пить боржоми, когда печень отваливается.

Выходить за периметр до взрыва, не было смысла. Напороться на какой-нибудь ретивый патруль, это сейчас как два пальца об асфальт. Местности он не знает. Так зачем огород городить? Пригибаясь, в быстром темпе двинулся к караулке. Одноэтажка, примерно десять на двадцать метров, и сама огорожена сеткой-рабицей, поэтому обойдя ограду, улегся, умостился, заныкался за углом, из-за куста наблюдая надежную конструкцию советского периода постройки, базу-лабораторию американского химического концерна. Ждал.

Взрыв все равно предоставил нотку неожиданности. Сначала звук грохота и через долю секунды кажется, что конструкция из кирпича и бетона взмывает над поверхностью земли и в потоках дыма и пыли начинает рассыпаться как «карточный домик»…

Эпилог.

Таксист остановил машину на бульваре. Расплатившись, вышел на тротуар. Одноподъездная высотка белого цвета, в которой находилась его квартира, узкой свечкой тянулась ввысь буквально в двух десятках шагах от него. Именно от вон той двери начиналась его поездка в зачумленный национализмом Киев, рассчитанная на скромный десяток дней, первоначально не предвещавшая особых сложностей и волнений, для него неожиданно растянувшаяся так надолго.

Поднявшись на свой этаж, из железного ящика со встроенным электросчетчиком, извлек ключи от квартиры, сунутые туда при отъезде. Войдя в жилье плюхнулся пятой точкой организма на банкетку, потянулся, разведя в стороны руки, с ощущением словно сбрасывает накопившуюся усталость былых тягот. Взгляд невольно упал на высокое зеркало коридорного шкафа из которого на Сергея пялилось изображение его самого.

«Что, брат, за хлебушком в булочную сбегал, а там серьезные дяди чуть хвост не оттоптали по самую голову?»

Изображение расплылось удовлетворенной улыбкой.

«Тоньше работать нужно. Ювелирно. А ты как слон в посудной лавке, неповоротливо и грубо. Не мальчик уже!»

На лицо в изображении, наплыло задумчивое выражение…

«Жениться, что ли? Ведь действительно не мальчик!»

…тут же сменившееся открытым сарказмом.

«С ума спятить можно. Какие мысли в голову лезут. Дом что ли, так расслабил? На фига козе баян? Она и так веселая. Жениться! Не-ет! Фиг ты угадал! Погуляем еще!»

Поднявшись, снял обувь, разделся и упрятал в шкаф верхнюю одежду. Подхватил надоевший за дорогу дипломат, вошел в комнату, где запульнул его в угол. Умостившись в кресле, с пульта запустил телевизор, сведя звук до минимума. Набрав на телефоне номер, дождался ответа, без обеняков, сообщил:

— Это Сергей. Я вернулся.

Напряженная, звенящая, скорее всего никогда раньше неизведанная тишина, заставила затуманенный мозг начать работать, а сознание встрепенуться. Напрягся, вкладывая в действие все какие были силы и волю. Свет с трудом пробился через веки, принеся с собой боль. Все его тело будто‑бы пропустили через мясорубку, а затем из получившегося фарша слепили обратно в привычное ранее вместилище души людской. Вместе с болью пришло и реальное сознание, заставившее впустить в себя ощущение внешней среды. Было невозможно понять, холодно или жарко ему. Скорее жарко. Липкий пот проступал на коже, подсыхал и тут же снова выделялся организмом. Принюхался. Запах трав явно витал в воздухе, перебивая казалось любые другие запахи. Как же больно‑то! Тело болит. Болит до самой крайней клеточки истерзанного организма! А еще понял, что он сама немощь, ни рукой пошевелить не смог, ни ногой двинуть. В голове пустота, ничего не понять, не вспомнить. Вращая зрачками, единственным, чем мог управлять, обвел помещение мутным, расфокусированным взором. Лежал он совершенно голым на твердой поверхности в небольшой комнатенке с маленьким окном, едва пропускавшим поток света с плавающими в нем частицами, похожими на пыль. Этот поток лучей падал как раз на него, бревном раскинувшегося между полом и деревянным щелястым потолком. Так и лежал, незнамо сколько, терпел боль, не в состоянии стонать, кричать, звать на помощь хоть кого, хоть зверя лютого, пусть добьет чтоб не мучился.

Скрип, скорее всего двери за головой, в такой тишине прозвучал сродни громкому шуму. До слуха донеслись звуки шаркающих шагов и старческий кашель. Кто там? Вошедший замер, наверняка смотрел на него со стороны, оценивая состояние. Ощущалось близкое дыхание пришедшего человека. Снова шарканье мягкой обувки и перед ним предстал мужик. Зрение подсунуло ему кряжистого великана, одетого в безрукавку поверх рубахи, в бараньей папахе на голове. Живописный вид хозяина дополняли крупные черты на широком лице с мясистым носом с горбинкой, окладистая густая борода и насмешливый прищур глаз. В руке пришлый держал стакан с темной, парующей горячим, мутной жидкостью в подстаканнике какие используют в поездах дальнего следования проводники пассажирских вагонов. Поставив принесенный напиток на стоявший у стены обшарпанный временем комод, голосом со скрипинкой, резавшей слух, проронил вопрос:

— Ну, что? В себя пришел? Кхе‑кхе!

Видно по глазам поняв немой вопрос, продолжил общение, подпустив в голос позитивные ноты.

— Да ты не тревожься, гостенек! Понимаю. Лежишь передо мной, вспомнить тужишься, откуда ты сам такой есть. Ничё, все вспомнишь. Всему свое время. Память, она штука серьезная, для нынешних лекарей непонятная. Они бедолаги, народ таблетками пичкают, лекарствами разными, а результат чаще всего нулевой. Особливо как в твоем случае. Им тоже спасибо, хоть раны открытые, да переломы залечить сумели. Я и сам, пока тебя у Марены из рук тащил, всю силушку подрастерял. Часть костей сросшихся пришлось по новой ломать да сращивать, не хотелось такого молодого парубка на инвалидность сажать.

Что за ерунду говорит, пенек старый? Какой такой случай? Толком объясниться можно? Одна пурга в речах. Ох, как же все ноет!

Непонятный дед отвлекшись, обошел его лежбище. Подойдя к окну, подхватил рукой табурет, на короткий момент заслонив луч сета. Из своего положения он явно различил мелькнувшую тень рядом с дедком, проявившуюся в пыльном мареве луча. Может в ином случае не акцентировал бы на ней свое внимание, воспринял как игру света с тенью, да вот на лице старика проступило недовольство, а за ним и неприязненный возглас.